Кемельман Гарри
Пятница, когда раввин заспался
1
Они сидели в небольшом храме и ждали. Их по-прежнему было всего девять, а без десятого утреннюю службу начинать не полагалось. Престарелый председатель конгрегации Яков Вассерман был облачен в церемониальные одежды, а только что пришедший молодой раввин Дэвид Смолл ещё не успел переодеться. Он выпростал левую руку из рукава пиджака и закатал рукав сорочки до самой подмышки, потом прикрепил к предплечью рядом с сердцем маленький черный ларец с изречениями из Священного писания, семь раз обмотав тфилин вокруг локтя и трижды — вокруг ладони, чтобы получить фигуру, напоминающую первую букву Священного имени. Наконец он обхватил тфилином средний палец, и получилось кольцо — знак божественной принадлежности. Аккуратно пристроив второй тфилин на голове, раввин в точности исполнил все требования Библии: "И укрепишь ты его (Слово Божье) в виде знака на руке твоей, и станет оно пред очами твоими".
Все остальные были в отороченных шелком церемониальных талитах и черных кипах. Они сидели маленькими группами, о чем-то болтали, праздно листали молитвенники и время от времени сверяли часы с круглыми ходиками на стене.
Полностью готовый к утренней службе раввин мерил шагами центральный проход — не раздраженно, а как человек, слишком рано пришедший на вокзал, и иногда улавливал обрывки разговоров, то деловых, то семейных. Кто-то обсуждал детей, кто-то оценивал вероятность победы "Красных носков" в чемпионате. Едва ли такие беседы приличествуют людям, ждущим начала молитвы, подумал раввин, но тотчас одернул себя. Разве избыточное благочестие — не грех? Разве не должен человек вкушать от радостей жизни? А труд, семья и отдых от трудов — суть её радости. Раввину не исполнилось ещё и тридцати, но ему были присущи самоуглубленность и вдумчивость. Он вечно задавался всевозможными вопросами, после чего принимался подвергать их сомнению. И ничего не мог с собой сделать.
Ходивший куда-то мистер Вассерман вернулся в зал.
— Только что звонил Эйбу Райху, — сообщил он. — Говорит, будет минут через десять.
Толстенький пожилой коротышка Бен Шварц проворно вскочил со скамьи.
— Ну, с меня довольно, — пробормотал он. — Если для миньяна не хватает этого сукина сына Райха, я лучше помолюсь дома.
Вассерман бросился за Шварцем и нагнал его в конце прохода.
— Неужели ты уйдешь, Бен? Тогда и после приезда Райха нас будет всего девять.
— Извини, Яков, — сердито буркнул Шварц. — Я должен идти. У меня важная встреча.
Вассерман развел руками.
— Ты пришел, чтобы сказать Кадиш за упокой души твоего отца. Что это за встреча, которую нельзя отложить на несколько минут ради почестей родителю? — Шестидесятипятилетний Вассерман был едва ли не самым старшим членом конгрегации и говорил с каким-то странным акцентом. Слова-то он произносил правильно, но было заметно, что это требует немалых усилий. Заметив колебания Шварца, старик добавил: — К тому же, у меня сегодня тоже Кадиш.
— Ладно, Яков, — ответил Шварц, — хватит давить на чувства. Так и быть, останусь. — Он даже усмехнулся.
Но Вассерман ещё не иссяк.
— И чего ты взъелся на Эйба Райха? — спросил он. — Я слышал, как ты поносил его. А ведь вы были хорошими друзьями.
— Что ж, скажу тебе, почему, — более чем охотно ответил Шварц. — На прошлой неделе…
Вассерман поднял руку, призывая Бена к молчанию.
— Та история с автомобилем? Я уже наслышан. Если ты считаешь, что Райх должен тебе деньги, подай на него в суд, и дело с концом.
— Не пойду я в суд с таким пустяком.
— Тогда найдите другой способ сгладить свои трения. Но в храме не должно быть двух почтенных прихожан, не желающих стоять в одном миньяне друг с другом. Это позор.
— Послушай, Яков…
— Ты когда-нибудь задумывался о роли храма в нашей общине? Где, как не под его сенью, улаживать евреям свои разногласия? — Вассерман кивком подозвал раввина. — Я тут пытаюсь втолковать Бену, что храм — место священное, и все приходящие сюда евреи должны пребывать в мире друг с другом. Сглаживать здесь свои трения. Может быть, в этом качестве храм ещё важнее, чем просто как место для молитвы. А вы что думаете?
Молодой раввин растерянно посмотрел сначала на Вассермана, затем — на Шварца, и зарделся.
— Боюсь, что не смогу с вами согласиться, мистер Вассерман, — сказал он. — Храм не есть священное место в полном смысле слова. Разумеется, изначально так и было, но потом многое изменилось, и общинная синагога вроде нашей, по сути дела, превратилась в обычное здание. Здесь собираются, чтобы молиться и учиться, и, я полагаю, она священна ровно настолько, насколько священно любое место, где люди сообща возносят молитвы. Но улаживать разногласия, по нашему обычаю, должен не храм, а раввин.
Шварц промолчал. По его мнению, молодой раввин вышел за рамки приличий, осмелившись открыто противоречить президенту храма. В конце концов, Вассерман — начальник раввина, не говоря уже о том, что годится ему в отцы. Но Яков, похоже, не обиделся. Кажется, он даже был доволен. Его глаза блеснули.
— Что же вы предлагаете, рабби? Как быть, если двое прихожан перегрызутся между собой?
Дэвид Смолл тускло улыбнулся.
— Э… ну… несколько десятилетий назад я предложил бы созвать Дин Тора.
— Что это такое? — спросил Шварц.
— Своего рода судебные слушания, — пояснил Смолл. — Кстати, судейство — одна из главных обязанностей раввина. В былые времена в европейских гетто раввинов нанимали не синагоги, а городские власти. И нанимали не столько затем, чтобы возглавлять молебствия, сколько для разбора дел, представленных на их суд, и надзора над соблюдением закона.
— И как же он принимал решения? — спросил Шварц, которому вдруг стало любопытно.
— Как и любой судья. Выслушивал стороны. Иногда — один, иногда вместе с двумя односельчанами из числа самых образованных. Если надо, опрашивал свидетелей, а затем, основываясь на Талмуде, выносил свое суждение.
— Боюсь, нам это не очень подходит, — с улыбкой ответил Шварц. — Мое дело касается автомобиля, и я вовсе не уверен, что в Талмуде найдется подходящий прецедент.
— В Талмуде найдется все, что угодно, — строго сказал раввин.
— Даже автомобиль?
— Об автомобилях там, разумеется, нет ни слова, но довольно много говорится о таких вещах, как ущерб и ответственность за него. Принципы остаются одинаковыми, только частности меняются от века к веку.
— Ну, что, Бен, ты готов к судебному разбирательству? — спросил Вассерман.
— Да мне-то что? Я могу изложить свое дело кому угодно. Чем больше будет слушателей, тем лучше. По мне, так пусть весь приход узнает, что за гнида этот Эйб Райх.
— Нет, я серьезно, Бен. Вы с Эйбом оба входите в совет директоров и посвящаете храму столько часов, что и не сосчитать. Почему бы вам не уладить спор в соответствии с древним еврейским обычаем?
Шварц передернул плечами.
— Ну, что касается меня…
— А вы, рабби? Не угодно ли…
— Я проведу Дин Тора, если того пожелают мистер Райх и мистер Шварц.
— Эйб Райх ни за что не явится, — сказал Бен.
— А я ручаюсь, что он придет, — возразил Вассерман.
Шварц явно загорелся этой идеей.
— Что ж, ладно. Только как нам действовать? Где и когда состоится эта ваша Дин Тора?
— Сегодня вечером в моем кабинете. Вас устроит?
— Меня-то устроит. Вы понимаете, рабби, этот Эйб Райх…
— Если мне предстоит выслушать изложение дела, вам следовало бы дождаться мистера Райха, чтобы он тоже мог послушать, вы не находите? мягко спросил раввин.
— Конечно, рабби, я не хотел…
— До вечера, мистер Шварц.
— Я приду.
Раввин кивнул и зашагал прочь. Несколько секунд Шварц смотрел ему вслед, потом сказал:
— Знаешь, Яков, если подумать, глупая это затея, и зря я согласился.
— Почему глупая?