Рандалл уже подходил к противоположному концу холла, когда Ник поравнялся со статуей Давида. Неожиданно из торса статуи выросла голова в капоре с плюмажем и густыми фальшивыми локонами, обрамляющими напудренное морщинистое лицо.

— Ш-ш-ш… — прошипела голова.

Ник остановился. Незнакомка вышла из своего укрытия и жестом поманила его к себе. Он взглянул на Рандалла, который с невинным видом разглядывал потолок, и подошел к ней. Она была в розовом муслиновом платье с высокой талией и буфами на плотно облегающих ее руки длинных рукавах. Женщин в таких нарядах он видел на картинах, изображающих события пятидесятилетней давности, но у этой дамы был орлиный нос, унаследованный от своих предков многими членами семейства Хайдов. Этот нос контрастировал с ее женственной грациозностью, вьющимися волосами, плюмажем и розовым муслином. Он с любопытством посмотрел на ее шелковые туфли без каблуков, на прикрепленную к высокому воротнику брошь с портретом принца-регента и на отделанный бахромой шелковый зонтик от солнца. Ее воспаленные карие глаза бегали, словно она опасалась, что на нее в любую минуту могут напасть. Незнакомка схватила Ника за руку и затащила в нишу, так что они оказались втиснутыми между стеной и статуей.

— Я видела, как вы приехали, — прошептала она заговорщически, потом замолчала и, оглянувшись, с подозрением посмотрела на Рандалла. — Вы приехали с Пиренейского полуострова?

— С Пиренейского полуострова?

— От Уэлзли, — уточнила она. У нее был неприятный визгливый голос, свойственный некоторым молодым женщинам. — Кстати, о французской шпионке. Я видела, как вы столкнулись с ней. Вы должны действовать благоразумно, иначе она избавится от вас. Я написала о ней маркизу, и он обещал прислать кого-нибудь мне на помощь. Ш-ш-ш… — Она привлекла Ника поближе и заговорила тише: — Сюда ее послал Наполеон, чтобы она перехватывала письма, которые посылает мне принц-регент. Вам известно, что я передаю их Веллингтону ?

Дама замолчала и с гордостью посмотрела на него, словно ждала, что он что-то скажет. Ник поборол в себе желание вытаращиться на эту увядшую красавицу эпохи Регентства и кивнул с самым серьезным видом.

— Разумеется, миледи.

Негромкий звук закрывающихся дверей заставил его собеседницу подпрыгнуть и уронить зонтик. Он вежливо поднял и подал его ей.

— Мне нужно идти. Нас не должны видеть вместе. Я рада, что Веллингтон наконец отреагировал так, как того требует мое положение в обществе. Хорошо, я не буду вдаваться в тонкости касательно причин его медлительности. — Она высунула голову из ниши, убедилась, что Рандалл не смотрит, и удалилась.

Ник изумленным взглядом проводил ее комнатные туфли, скользящие по мраморному полу, и вышел из состояния оцепенения только тогда, когда дама выбежала из дома. Он присоединился к Рандаллу, который возобновил свое величественное движение вверх по изящной лестнице, покрытой толстым ярко-синим ковром.

— Гм… Рандалл, — обратился к нему Ник.

— Да, сэр?

— Эта леди…

— Леди Августа Хайд, сэр. Незамужняя сестра графа.

— Ах вот оно что. — Рандалл кашлянул.

— У ее светлости несколько необычная память, сэр.

— О да, теперь я понимаю.

— Да, сэр.

— Кажется, леди Августа думает, что леди Джорджиана французская шпионка.

— Разумеется, сэр. Это обычная реакция ее светлости на появление в доме незнакомых людей. Граф вменил мне в обязанность предупреждать гостей относительно некоторых необычных наклонностей ее светлости. К сожалению, я не успел сделать это вовремя, сэр.

— Ничего страшного, Рандалл.

— Благодарю вас, сэр. — Рандалл остановился перед роскошной, белой с позолотой двустворчатой дверью и открыл ее. — Ваша комната, носящая имя Чарльза Второго, находится в мужской половине главного здания. Покои его светлости дальше по коридору. Леди Лавиния и леди Джорджиана занимают комнаты в восточной половине напротив, а члены семьи проживают в северо-западном флигеле.

Ник вошел в комнату и сразу поразился ослепительно белой мебели и обилию позолоты и золотых украшений, каких не видел с тех пор, как купил свой последний дом пять лет назад. Он подождал немного и, когда Рандалл ушел и дверь закрылась, бросился через гостиную.

— Пертуи, ты где, Пертуи?

— Я возле платяного шкафа, сэр.

Пертуи, его камердинер, вешал брюки в позолоченном платяном шкафу. Его рыжие волосы были смазаны маслом и прилизаны; на ленте, прикрепленной к пиджаку, висел монокль. Как всегда его одежда была чистой и без единой складки. Ник не мог понять, как это ему удавалось — ведь они ездили в одних и тех же поездах и в одних и тех же экипажах. Возможно, причина была в том, что к порядку его приучил отец, требовательный школьный учитель.

— Пертуи, скорее. Я должен переодеться и немедленно увидеться с этим чертовым Трешфилдом.

Пертуи осторожно закрыл дверцу платяного шкафа.

— Сэр желал, чтобы я сообщал ему, если он заговорит или поведет себя так, как он привык. Сейчас сэр разговаривает как уличный торговец.

— К черту мою речь! — Ник начал срывать с себя одежду. Пертуи не сдвинулся с места и начал протирать свой монокль. Ник швырнул рубашку на огромную кровать с тяжелым балдахином. — Черт возьми! Ладно, ладно.

Он несколько раз глубоко вздохнул и начал снова. Он распрямил плечи, поднял подбородок и заговорил тоном, который можно было слышать в фешенебельном лондонском Мейфере, на Гросвенор-сквер или во время официальных приемов при дворе.

— Пертуи, мне нужно принять ванну и переодеться к чаю. Пожалуйста, поторопитесь, его светлость ждет меня.

— Сию минуту, сэр.

Пертуи бесшумно выскользнул из комнаты, словно двигался на смазанных колесах. Ник принялся мерить комнату шагами. Пертуи раздражился бы, если бы он попытался сам отыскать свою чистую одежду. Джентльмены не раскладывают свою одежду и не наполняют ванну. С тех пор как Джоселин много лет назад вытащил его из той ямы, он усвоил, что джентльмены делают для себя чертовски мало, если находят того, кто делает это за них.

Он осмотрел спальню. Даже шнурок колокольчика был расшит золотом. Легкие маленькие стулья в стиле Людовика XV, барочный платяной шкаф и сундук, украшенные причудливыми узорами. Он смотрел на эту роскошную мебель, и его вновь охватило знакомое чувство, с которым он жил уже долгое время. Это было странное чувство раздвоенности.