Душа Ника страдала, как и его тело. Неужели он в самом деле хочет поцеловать ее? Он стоял на коленях перед женщиной, которая за тот короткий промежуток времени, что он находился в бане с бассейном, превратилась для него в нечто недостижимое. После той встречи он сбежал от нее и от Трешфилда, желая избавиться от этой неожиданной страсти. Он думал, что ему это удалось, пока не стал перед ней на колени и не дотронулся до ее платья.

Он никогда не испытывал такого чувства. Прикасаться к ткани ее платья было все равно, что водить кончиками пальцев по неподвижной поверхности чистой воды. Это ощущение пронизало его руку. Оно стерло из его памяти воспоминания о прошлых его победах над женщинами.

Какая-то часть его души продолжала сопротивляться — ему даже тогда, когда он пододвинулся к ней ближе, так близко, что увидел, как расширяются от страха ее изумрудные глаза. Она отпрянула от него, но мешала спинка кресла. Еще несколько дюймов, и он ощутит вкус ее губ. Она что-то сказала, но расслышать ее ему помешал шум собственной крови в ушах. Потом ее ресницы задрожали и глаза сузились в щелки. Точно так прищуривал глаза Джоселин, когда был удивлен. Джоселин. Он собирался поцеловать сестру Джоселина. Ник замер и затем резко отодвинулся от нее на расстояние руки.

— Мистер Росс, вам плохо?

— Что? Нет. То есть да. Да, у меня ужасно болит голова.

— Может, вам нужно принять порошок от головной боли. У меня есть немного, и я принесу его вам, если вы уже закончили меня оскорблять и если вы пропустите меня.

— Я оскорбил вас, миледи? — спросил он слабым голосом.

— Разумеется, вы оскорбили меня, сэр. Вы обвинили меня в том, что я не знаю реальной жизни. Вы неодобрительно ко мне относитесь с самой первой нашей встречи. Вы это ясно дали мне понять.

Ее слова сразу вывели его из возбужденного состояния.

— Вы ведете себя как избалованная… Черт возьми! Когда я думаю о том, какой была жизнь моей сестры по сравнению с вашей…

— Пожалуйста, скажите мне, мистер Росс, откуда вы знаете, что я избалованная, если мы с вами ни разу не разговаривали больше нескольких минут.

— Леди все одинаковые. — Джорджиана приподняла тонкую изогнутую бровь:

— Неужели?

— Я был знаком с несколькими, — сказал он с улыбкой, которая не смогла скрыть того, что знакомство это было довольно близким. — Они всю жизнь палец о палец не ударят. Даже не воспитывают собственных детей. Тратят на свои нижние юбки больше денег, чем моя мать видела за всю свою жизнь. Закатывают истерику, если им не удается побывать на пятидесяти балах за сезон.

Он нахмурился, вспомнив, какими грубыми стали руки его матери от постоянной чистки полов и каминов зимой. Джорджиана как-то странно смотрела на него, тонкая бровь, которую она насмешливо приподняла, опустилась на место.

— Мне очень жаль, что ваша семья испытывала нужду, но это не дает вам права думать, что у меня не было никаких забот только потому, что я жила и продолжаю жить в достатке. — Она подумала, словно хотела еще что-то сказать, но затем снова попыталась встать с кресла.

— Что ж, — произнес он, чтобы она прекратила свои попытки, — докажите это.

— Простите, я не поняла.

— Докажите, что у вас есть заботы. — Она от удивления приоткрыла рот:

— Я не буду ничего доказывать, сэр.

— Потому что не сможете доказать.

— Потому что я не откровенничаю с незнакомыми людьми.

Ник перенес свой вес с одного колена на другое и притворился, что глубоко задумался.

— Так давайте подумаем вместе, какие заботы и какие проблемы могут быть у Джорджианы, дочери герцога. А, знаю. Папа не позволяет ей тратить много денег на модные платья. Оттенок ковра в ее спальне не гармонирует с ее халатом. — Он с притворными ужасом приложил к щеке ладонь. — И еще — о Господи! — ее поклонники либо родовитые, либо красивые, но никогда не бывает так, чтобы были красивыми и родовитыми одновременно. — Он улыбнулся.

Последовавшее ее замечание ошеломило его. Она убрала руки с подлокотников кресла, посмотрела на него сквозь длинные ресницы и сказала:

— Мистер Росс, я считаю, что не следует вести интимных разговоров с простыми знакомыми, но ваши предубеждения, кажется, руководят вашим поведением и нуждаются в пересмотре. Мы с вами плохо знаем друг друга, но я все же понимаю, что вы лучший друг Джоселина, и знаю, о чем он с вами разговаривал. И так как он посвящал вас в личные дела, касающиеся его самого, моих родителей и, самое главное, моего дяди, то я полагала, что вам достанет сообразительности для того, чтобы не считать мою жизнь идиллической.

Ник резко выпрямился:

— Этот ублюдок Йейл обидел вас?

— Разумеется, нет. И пожалуйста, следите за своей речью, сэр. Мозг дяди Йейла разрушается, и он теперь даже есть самостоятельно не может. Он больше никому не причинит вреда. Я думаю, он заслужил эту участь.

— Значит, вам все известно о нем? — спросил Ник, несколько удивленный тем, что Джоселин разговаривал с ней о таких вещах.

— Я знаю, что он очень сильно обидел Джоселина и что мама и отец не поверили ему, когда он попросил у них защиты. Но я видела, как он страдал. У него душа разрывалась, а они оттолкнули его, не желая смотреть в лицо правде, боясь скандала. Вы представляете, что значит испытывать презрение к собственным родителям?

На этот раз Ник поднялся и тихо сказал:

— Да, представляю. Только не к родителям, а к одному отцу. Он был трусливым пьяницей и имел привычку избивать мать, сестру и меня, пока я однажды не остановил его.

Они некоторое время молчали: она — сидя в кресле, он — стоя возле нее, и смотрели в темноту мимо запыленных полок, заваленных папирусами, золотыми ожерельями и кувшинами.

— Значит, вы знаете, что это такое, — произнесла Джорджиана. Он взглянул на нее, хотел отвернуться, но не смог оторвать взгляда от двух ярко-зеленых драгоценных камней ее глаз.

Он не ответил, и она продолжала:

— Вы знаете, что значит ненавидеть того, кто дал вам жизнь. На что еще можно, надеяться, когда знаешь, что твои родители бросили своего ребенка в трудную для него минуту? Должно быть, у вас было чувство, что вы взрослый мужчина, а ваш отец ребенок.