В. КЛИМОВ

Я УЖЕ БОЛЬШАЯ

Рассказ

Перевел В. Муравьев

1

Раскаленное, пышущее огнем солнце словно остановилось посреди белесого неба и струит на землю изнуряющий жар. Все живое - и люди, и скотина, и птица попрятались, кто куда смог, от его жгучих лучей. Даже оводы и шмели в этом зное летают словно бы нехотя и жужжат лениво.

Стоит конец июня - самый разгар сенокоса. Но в лугах не видно ни косарей, ни баб с граблями. Сегодня петров день, престольный праздник в Сугоне. А работать в праздник грех. Не всем, конечно, грех. Бедным - тем можно работать и в праздник. Мать так Овде и сказала: "Срошным* работать не грех". А Овдя - срошная, она нанялась на лето пасти Амоновых коров.

_______________

* С р о ш н ы й (искаж. срочный) - работник, нанятый на

определенный срок.

Грешно работать в праздник волостному старшине Мокею, батюшке и уряднику, да еще братьям Бачуковым - Гавре и Амону.

Амон - первый богач в Сугоне. Он не то что в большие праздники, он и по воскресеньям не работает, не гневит бога. Может быть, поэтому бог и посылает ему всякие милости: лошадей, коров, овец. У Амона на гумне стоит молотильная машина. Да и брат его, Гавра, не обделен богом, всего у него в достатке.

Да и как тут Овде с матерью праздновать, когда в хозяйстве работников всего двое - мать да она. Отца-то уж три года как забрали в солдаты и угнали на войну с германцем, и с тех пор никаких вестей от него. Так что самим надо управляться. Пока сенокос, надо для козы и овцы запасти сена на зиму.

Своего покоса у них нет, поэтому Овдя вышла на Гаврин луг. Его давно выкосили работники и сено увезли, но там и сям, где коса не достала, зеленеет трава. По этим-то местечкам и лазит Овдя с серпом.

Работает она споро, проворно, не впервой ей это дело. Лоб, щеки и шея под волосами взмокли от пота. Зато босым ногам хорошо: легко и прохладно.

Срезав последнюю горсть пырея с вьюнком, Овдя связала большую вязанку и, взвалив ее на плечи, пошагала домой. Она чувствовала, что сильно проголодалась. Сейчас бы холодной сметанки... Да где там!.. Это у Амона сметаны много, хоть собак корми.

Сегодня утром, загоняя коров во двор Амона, Овдя услыхала какую-то возню в погребе. Заглянув в приоткрытую дверь, увидела, что в погреб забрались две хозяйские собаки. Сойка лакала сметану из большого горшка, а Буско схватил и волочил по земле кусок мяса.

В это время из амбара вышла старуха Мотра - сестра Амона. Заглянув в погреб, она шуганула собак, но даже не накричала на них, видно, не жалко ей добра. Да что им, богатым! Говорят, Амон, когда не случится под рукой дегтя, тележные колеса топленым маслом смазывает.

Из центра посада, оттуда, где среди кудрявых берез и тополей сверкают золоченые кресты над зелеными куполами, поплыл перезвон колоколов: ляпичи-нюричи-шоричи-сугон-н-н! Ляпичи-нюричи-шоричи-сугон-н-н! Маленькие колокола тренькают часто и коротко, а большой выговаривает медленно, гулко. Это они, словно дьячок по поминальнику, перечисляют окрестные малые деревушки, особенно выделяя посад Сугон. Как-никак сугонские богатеи пожертвовали деньги на большой колокол.

Люди в одиночку и группами поднимались на пригорок, заходили в церковную ограду.

Овдя, облизнув пересохшие губы, подумала о том, что на паперти стоит кадка с холодным квасом, - пей сколько хочешь.

"Не зайти ли?" - подумала Овдя.

Ей живо представился батюшка с его густым басовитым голосом.

Когда отец надумал отдать ее в школу, он понес батюшке гостинец - пуд ржи.

Отдать дочь в школу надоумил отца дядя Серга. Девчушка, мол, смышленая, пусть учится.

Серга появился в их доме три года тому назад.

Однажды волостной писарь привел к ним по-городскому одетого человека и сказал отцу:

- Принимай, хозяин, на постой. Изба у тебя просторная, дите одно, место найдется.

Отец оглядел незнакомца и сказал:

- Пусть живет, чай, не на год...

Писарь отозвался со смешком:

- Угадал, хозяин! Не на год, а на три! Политический ссыльный он, понял?

Отец пожал плечами:

- Ну что ж, пусть живет.

Когда писарь ушел, отец разговорился с постояльцем. Тот сказал, что зовут его Сергей, фамилия Кончаков. Работал он на заводе в Перми, да хозяин стал очень прижимать рабочих, вот они и взбунтовались. За это их выслали из города в разные дальние деревни.

Серга оказался добрым и веселым, Овдя к нему скоро привыкла. До сих пор помнит она, как Серга напутствовал ее в школу.

"Ежели не станешь лениться, - сказал он тогда, - может, далеко пойдешь, как крестьянский сын Михайло Ломоносов. Большого ума был человек Михайло Ломоносов. Говорят, сквозь землю видел. Как-то раз приехал он в наши Пермские земли, поглядел вокруг и говорит: "Вот в этом месте лежит золото, а вот в этом - железо".

И еще много интересного рассказывал он Овде.

Поговорить с Сергой любили и сугонские мужики. Он выписывал из города какие-то книги, газеты, часто читал их соседям вслух, старался растолковать то, что было им непонятно. Хоть и молод был, а даже старики относились к нему с уважением.

Всего с полгода пожил Серга в Сугоне. Однажды ночью его арестовали. Когда его увозили, он сказал сбежавшимся соседям: "Не горюйте, мужики. Скоро придет наше время, я вернусь сюда вольным человеком, тогда договорим обо всем, о чем сейчас не успели. Я обязательно вернусь".

Вскоре сапожник Андрей, который больше других дружил с Сергой, разузнал, что Кончакова сослали в Сибирь.

Нынешней зимой, как сказывал учитель Мирон Власыч, царя с трона скинули. Все говорили про свободу, и Овдя все время ждала, что теперь-то Серга вернется, как обещал, в Сугон. Но он пока не возвращался, и вообще в посаде мало что изменилось. Начали было мужики, решив, что наступила свобода, самовольную рубку леса, да только и на рубку пришел запрет, и лес отобрали обратно в казну.

Дойдя с тяжелой вязанкой на плече до полевых ворот, Овдя присела в тени вербы, отдохнула немного, потом не спеша двинулась узкой зеленой улочкой.

Дома Овдя разбросала на межнике траву для просушки, поела и побежала на Нагорную улицу играть с ребятами в чижа и в бабки.

На улице во всем чувствовался праздник. На крылечках, на лавочках возле домов, на бревнах у изгородей, просто на зеленой травке сидели нарядно одетые мужики и бабы с красными от выпитого пива и браги лицами. Женщины все, как одна, были в ярких кофтах и дубасах*, в новых лаптях, под которые были подвернуты портянки из тонкого выбеленного холста, перевитые плетенными из красной шерсти оборами. У многих на головах красовались вышитые бисером кокошники. Мужики в пестрядинных рубахах с гарусными поясками, в холщовых штанах. Несколько мужиков побогаче были в котах, а кое-кто даже в сапогах.

_______________

* Д у б а с - платье сарафанного покроя.

Под кедрами возле колодца кто-то играл на сигудэке - волосяной скрипке.

Проходя Подгорной улицей, Овдя удивилась, что не слышно пьяных песен, ругани и драки. Обычно в праздники подгорные мужики начинали драку с раннего утра. На другой день вчерашние враги мирились, пили из одного туеска сюромку - подновленную брагу, пили до тех пор, покуда снова не вспыхивала потасовка. Но в Подгорной так и говорили: "Что за праздник, если ты без синяков остался!"

Овдя еще не дошла до земских амбаров, где обычно играли ребята, как вдруг услыхала крики и ругань.

"Ну, начинается!" - подумала она и остановилась.

Навстречу ей двигалась большая толпа. В середине толпы ее хозяин Амон, высоко поднимая можжевеловую палку, что есть силы кого-то бил, громко и злобно крича:

- Вот тебе, ворюга! Вот! Вот! Будешь знать, как воровать! Бейте его, соседи, бейте, чтоб другим было неповадно на чужое добро зариться!

Потом Овдя разглядела, что бьют деда Микиту, однорукого калеку. Руку он потерял на японской войне.