На дороге попался Вася Маляренко, проводник, сообщил, улыбаясь радостно-глуповато:

— Товарищ генерал, а на Рексе ни царапины, везет ему!

— Поздравляю, — ледяным тоном бросил Кареев и прошагал мимо безукоризненной походкой оловянного солдатика.

Подошел к «буханке», положил руку на дверцу с опущенным донизу стеклом и постоял, пережидая нытье слева, под ребрами. Кому как, а лично для него наступал самый неприятный момент. Потому что докладывать предстояло именно ему, а доложить он мог нечто прямо противоположное тому, что от него ждали: из трех боевиков, находившихся в квартире, в состоянии «двухсотых» сейчас пребывают ровно три. Один перед смертью говорил по-турецки, звал грузина… и что? А ни хрена толкового, господа…

Таким образом, начало операции ни малейших причин для оптимизма не давало.

(Примечание автора: Шамиля удалось взять только через девятнадцать лет…)

Грузовая машина, с натугой катившая по безлюдным местам, то с «зеленкой», то с голыми скалами по бокам, выглядела убого и даже жалко: хотя и не напоминала знаменитый санитарный автомобиль, антиквариат из «Кавказской пленницы», но все же за километр видно было, что возраст у нее преклонный. Потрепанный «ГАЗ-51» с глухой квадратной будкой, обитой посеревшей жестью без всяких надписей…

Вид у машины был настолько местный, настолько раздолбанный и, даже можно смело сказать, бичевский, что серьезного басмача, окажись он поблизости, этот агрегат вряд ли заинтересовал бы — зачем?

А между тем потрепанный фургон вел себя странно. Время от времени одна половинка его задней двери приоткрывалась, не особенно широко, и оттуда прямо на ходу выпадала фигура в камуфляже, сфере с забралом, хорошо вооруженная и оснащенная. Фигура мастерски приземлялась на полусогнутые, тут же заваливалась на бок, перекатом уходила в лесок, под защиту деревьев и какое-то время лежала там неподвижно, как камень, присматриваясь и прислушиваясь: не заметил ли кто? Тем временем дверца захлопывалась, таратайка ехала дальше. А через небольшой промежуток времени все повторялось: в полуоткрытую дверцу бесшумно десантировалась очередная фигура в камуфляже, шустрым перекатом исчезала в «зеленке», и как не было никого на дороге, не верите — обыщите всю округу…

Эти нехитрые манипуляции повторились ровно шесть раз — к месту были доставлены две тройки. Тот, что выпрыгнул первым, по диспозиции оказался последним — и, пригибаясь, держа палец на курке, двинулся параллельно дороге, в ту сторону, куда уехала машина. Вскоре встретил второго, и они двинулись дальше уже вдвоем, а там и втроем… И так пока не собрались все шестеро. И Вовка Уланов, стоя на невеликой полянке, тихонько пропел:

— Шесть ворчунов пошли на парад, один хотел отстать, его заметил штурмовик, и их осталось пять…

— Не накаркай, Менестрель, — сварливо отозвался Доронин.

Полковник Рахманин без особой необходимости, просто по рефлексу командира, проворчал:

— Разговорчики… Пошли.

Они углубились в лес слегка растянутой цепочкой, чуткие и напряженные, как волки на переходе, готовые всякий момент огрызнуться свинцом в ответ на любое недружелюбие. Шаг был скорый, но без суетливости, стволы привычно развернуты, как полагается: первый целит вправо, второй влево, и так далее, «елочкой», тактика старая и эффективная, применяется обеими враждующими сторонами.

Рация имелась, но ее согласно приказу пока отключили вообще, ради полной секретности. В определенной степени они сейчас чем-то напоминали космонавтов на Луне: в случае чего полагаться приходилось исключительно на себя, свои, неважно, вертолеты или солдаты, находились достаточно далеко.

А впрочем, на дворе стоял не двухтысячный год и даже не две тысячи четвертый. С тех пор переменилось многое, в том числе и тактика противника: давненько уж по лесам и горам не хаживали мало-мальски крупные банды, достойные названия «отряд». Большей частью по безлюдным местам тихонечко проскальзывали мелкие группы, частенько в пару-тройку человек — а уж такие-то против возглавляемой полковником шестерки не пляшут.

Много воды утекло после многолюдных баталий былых времен. Теперь у противника самое модное словечко — «пчелы».

Налететь неожиданно, маленькой группой, «пчелиным укусом» — и слинять. Ничего серьезного таким манером не совершить, но вреда и беспокойства можно причинить массу. Одним словом, это неправильные пчелы, и они делают неправильный мед…

Время от времени Рахманин покидал свое место в походном ордере (как выразились бы моряки), чтобы лишний раз глянуть со стороны на крохотную армию. Особенно внимательно приглядывался к слабому звену — местному оперу, шагавшему сразу за возглавлявшим коротенькую цепочку Дорониным. Опер, естественно, был насквозь свой, надежный и опытный, насколько можно судить по первым впечатлениям, мужик хваткий, чем-то даже отмеченный, как говорил Кареев — но все же это был не более чем опер. Спецназовской подготовки не имевший — а значит, требовавший постоянного пригляда.

На карту опер не смотрел — хорошенько, надо полагать, ее вызубрил и загнал в память. Это Рахманину как раз нравилось: городской человек, а соображает… Сам Рахманин, понятно, карту тоже держал в уме прочно, перед глазами стояла. По всему выходило, до схро-на оставалось километра два.

Вот только ни за Что нельзя было ручаться в таких случаях — когда имеешь дело с агентурой, вариантов масса. Рахманин не знал подробностей и деталей, никто из них не знал, их никогда не перегружали лишними подробностями, им просто ставили задачу и сообщали только то, что необходимо знать в практических целях. Однако общую ситуацию он знал давно.

Некий агент, выйдя на связь со своим контактом, сдал этот самый схрон, куда они сейчас направлялись. На первый взгляд — просто, как перпендикуляр. А на деле — масса вариантов. Агент мог быть двойным и перед ним поставили задачу заманить группу в засаду. Агента могли разоблачить боевики и не резать сразу глотку, а использовать втемную, то есть слить информацию о тайнике и устроить там засаду, о чем агент и не подозревает. Одним махом убить двух зайцев: постараться ликвиднуть нескольких спецназовцев (элитных, штучных персонажей) и создать нешуточные неприятности мунафику [3].