Как-то раз мой отец Ибрагим выгнал мою мать и отправил в ее родную деревню, за много миль к югу. До этого ее редко отпускали из дома, и ее внезапный отъезд стал для меня и травмой, и угрозой. Пока я был маленьким, я жил вместе с женщинами, у них я на-ходил приют, и они были мне защитой. Отчасти воспитывала меня бабушка, потому что у мамы были обязанности по кухне, дому и семье, да она еще и работала в поле и на участке земли возле дома. А прогнали ее всего через несколько дней после смерти бабушки.

Моей единственной работой по дому было приносить воду. Каждый день мы с ма-мой отправлялись к деревенскому колодцу. А теперь ее со мной не было. Меня встречали насмешками. Женщины хихикали и подсмеивались надо мной. Они мне говорили, что отец собирается взять новую жену. Потому он и выгнал ее из деревни - чтобы избавиться от ее гнева и унижения. Вскоре и мои товарищи по играм присоединились к хору насме-шек, а некоторые кидались в меня камнями.

По утрам я видел, как отец отправлялся в кафе, которое принадлежало ему и дяде Фаруку; он проводил там большую часть дня. Я подбегал к нему и, плача, жаловался на то, что происходит. А он резко отстранял меня и продолжал шагать. Я бежал за ним и дергал изо всей силы за одежду, стараясь привлечь его внимание. Когда он оборачивался ко мне, я замахивался на него своим маленьким кулачком и кричал, что ненавижу его.

Тогда он хватал меня за руку и так сильно тряс, что мне казалось, что потеряю соз-нание. Затем он отшвыривал меня как мусор, и я падал в сточную канаву, что проходила от верхушки деревни.

И вот я, одетый как девчонка, кричу что есть силы. Я ощущаю соль своих слез и те-кущие в рот сопли. Я рыдаю в отчаянии, ибо даже в этом возрасте я понимал, что никак не могу изменить своего положения. Ни возмущаться, ни протестовать.

Вновь и вновь вижу я себя маленьким мальчиком, играющим в мусорных кучах под насмешками взрослых, семьи и товарищей. И все взывают к Аллаху, а он ничего не слы-шит.

Наша деревня Таба находилась возле дороги на Иерусалим. Моя семья была из клана Сукори, некогда принадлежавшего к бедуинскому племени Ваххаби. Ваххаби были вели-кие воины, пришедшие с Аравийского полуострова около 250 лет назад, ради торжества ислама очищая это место мечом и огнем.

Но в конце концов могущество Ваххаби было сломлено вторжениями египетской и турецкой армий. Многие члены клана отделились от основного племени и переселились в Палестину. Наша ветвь племени кочевала между Газой и Беэр-Шевой, пересекая пустыни Негева и Синая.

Некоторые кланы, насчитывавшие более ста пятидесяти семей, двинулись на север и осели на земле. Но через браки мы еще сохраняли с Ваххаби тесные связи, поддерживая их праздниками, свадьбами и похоронами, а когда надо было собирать урожай и удобрять землю навозом, они работали у нас погонщиками верблюдов. Отец мой, Ибрагим, был персоной значительной, внушавшей страх и уважение всей округе. Он был мухтаром - старостой деревни, а еще и агентом землевладельцев. Наша семья принадлежала к Саи-дам, прямым потомкам пророка Мухаммеда, и это возвышало нас над другими. Кроме Та-бы, он управлял еще соседними маленькими деревнями бывших бедуинов Ваххаби. Его власть опиралась на правовой, религиозный и полицейский аппарат, он был наделен пра-вом заверять документы о собственности и наследовании имущества. Во всей округе он был единственным, кто совершил хадж - паломничество в Мекку. Об этом славном собы-тии напоминали роспись и дата над дверью нашего дома.

Сначала его знали как Ибрагима аль-Сукори-аль-Ваххаби, но арабские имена меня-ются с рождением ребенка мужского пола. Увы, у моих родителей сначала появились две девочки, и это была беда. Все, и в том числе женщины у деревенского колодца, шептались за его спиной: он - Абу-Банат, "отец дочерей", - самое страшное оскорбление.

Отец грозился избавиться от моей матери, принесшей ему такое унижение. Она про-сила дать ей последнюю возможность, и волей Аллаха их третьим ребенком стал сын, мой старший брат Камаль. После рождения Камаля отец смог присвоить себе почетное имя Ибрагим абу-Камаль, то есть "Авраам, отец Камаля".

За Камалем последовали еще три сына, и теперь отец грелся в лучах славы. Но, увы, до моего собственного рождения появились еще три дочери. Один из братишек и две се-стренки умерли прежде, чем я их увидел. Брат умер от холеры. Одна сестра умерла от бо-лезни желудка, другая - легких. Они не дожили и до года. Потерять троих или больше де-тей было обычным делом для семьи из десяти человек; отец был счастлив, что в живых осталось трое сыновей.

Двух старших сестер выдали замуж. Они вышли за мужчин из племени Ваххаби, но из дальних деревень. По обычаю, они ушли из дома, чтобы жить у родителей своих му-жей.

Когда отец объявил себя мухтаром - "выбранным", он был совсем молод, лишь не-многим за двадцать. Его отец тоже был мухтаром, и когда он умер, должны были состо-яться новые выборы. Шейхи четырех других кланов договорились, что должность займет старший из них. Но отец пошел против них, и рассказ о его отваге и величии пересказы-вался множество раз.

Ибрагим родился за пять лет до конца столетия. Став мухтаром, он достиг высшего положения в деревне, ведь ему больше не надо было работать. Вскоре у него уже было три сына, оставшаяся в живых дочь и жена - все трудоспособного возраста. Он владел боль-шей частью лучшей земли, собирал арендную плату и управлял шестью деревнями. Он даже не носил рабочую обувь, а только ту, что другие надевали лишь в субботу.

Дядя Фарук был у моего отца вроде раба. Они вместе владели деревенскими кафе и лавкой. Ребенком дядя Фарук много болел, и его оставили в кухне умирать. Но волей Ал-лаха его заметил какой-то христианский миссионер, у которого была колония по соседст-ву; его выходили и научили читать и писать. Он был единственным грамотным в Табе, и это важнейшее качество Фарука отец использовал для собственной пользы.

По пути из дома в кафе Ибрагим каждый день заходил туда-сюда, бормоча что-нибудь из Корана и перебирая четки, и постепенно укреплял свое положение. Большую часть дня он держал суд в кафе, куря кальян, приветствуя односельчан и искренне при-слушиваясь к их сетованиям. Как и другие мужчины, он в основном был занят бесконеч-ным пересказом историй прошлого.

Каждый вечер, когда отец приходил домой, мама и сестра Нада мыли ему ноги, и он усаживался в большое кресло. Перед самой трапезой в комнату входили братья, вставали на колени, целовали ему руку и отчитывались о работе, проделанной за день. Обычно к трапезе приглашали дядю Фарука и кого-нибудь из родственников-мужчин или друзей; ели на полу, беря пищу пальцами из общей тарелки. Остатки мы с мамой и Надой потом доедали в кухне.

У отца была лучшая в деревне лошадь, отдаленное напоминание о нашем бедуин-ском прошлом. Ухаживал за ней мой старший брат Джамиль. Один раз в каждую фазу лу-ны отец уезжал на ней решать дела в окрестных деревнях. Он скакал галопом в развеваю-щейся на ветру одежде, специальной для таких случаев, и это было замечательное зрели-ще.

До того самого дня, когда меня внезапно отняли от матери, жизнь моя была доволь-но приятной. Из близких мне по возрасту детей оставалась в живых только сестра Нада, двумя годами старше. Я ее очень любил. Пока еще нам с ней разрешали играть вместе, по-тому что я был в ведении женщин, но я знал, что скоро настанет день, когда мне запретят дружить с девочкой, даже с моей собственной сестрой. У Нады были большие карие глаза, она любила дразнить и тискать меня. До сих пор я ощущаю, как ее пальцы перебирают мои волосы. Она заботилась обо мне. Все матери работали в поле, и если не было бабуш-ки, чтобы ходить за детьми, они были предоставлены друг другу.

Игрушек у нас не было, кроме тех, что мы сами делали из палочек и ниточек, и пока я не повидал еврейский киббуц, я даже не подозревал о существовании таких вещей, как спортплощадка, комната для игр или библиотека. Нада сделала куклу из палочек и лос-кутков и назвала ее Ишмаелем, как меня, и нянчила ее, как будто кормила из своих кро-шечных сосочков. Я думаю, что эти ее выдумки происходили от того, что ее, девочку, от-няли от груди в раннем возрасте, тогда как у меня оставалась привилегия на мамину грудь