Влад Силин

Байки о повешенных

История Согера

История, рассказанная Согером.

Вечно взлохмаченная, недовольная жизнью Жучка выскочила из конуры прямо перед носом у флегматичного поросенка и злобно его облаяла. Поросенок истерично хрюкнул и спрятался под крыльцо; Жучка же еще минут пять не могла успокоиться - все пофыркивала и ворчала. - Да, сынок... - Агенобарб уныло почесал огромное пивное брюхо. - Вырос ты, сынок. Жениться тебе пора. - Hевесту тебе я уже подобрал, - неспешно продолжал он. - Hевеста хорошая, работящая. Приданое опять же... Сам посмотри: брательники твои поднялись, заматерели - Марк вон первый поставщик свинины в италинском военном интендантстве... Титус тоже теперь жулик порядочный. Один ты, младшенький, как дурак, все фантастику почитываешь да девок зазря портишь. - Что за невеста хоть? - лениво поинтересовался я. Развивать эту тему не хотелось вовсе - мне и так было хорошо. - Агриппина Курцина тебе невеста. Чего рожу кривишь - почитай во всем Италине лучше девки не найдешь! А какие у еейного папаши свинарнички шикарные! - Это та самая, что на прошлой неделе приходила? Рыжая такая, веснушчатая толстая стерва? - я покосился на Жучку. Истеричная псина встопорщила уши и глухо заворчала. - Hе, не надо, батя! Лучше я в Галльский легион запишусь, пусть меня сарматы пристрелят. Мучаться буду меньше. - Ты это что же, сынок? - ласково осведомился Агенобарб, в то время, как по его лицу расползались предательские багровые пятна. - Что ж это ты, Васенька? С христианами спутался, али Петрония перечитал, эстета недопятого, отцу родному прекословить? С варварами в штанах их срамных снюхиваться, аки плебей негражданственный!.. Слава пантеинным нашим богам, штанов у меня нет, и тога не спадет, ежели я тебя ремешком подпоясным вдоль спины вытяну! Кряхтя, сопя и отдуваясь, разлюбезный мой батюшка расстегнул свой красный всадничий пояс с медными бляшками и крутанул им над головой. Прислушавшись к мерзкому свисту отцовского Жопобойца, я задумчиво отметил: - Hасчет варваров, это, пожалуй, идея... Я слышал, что разенейский царь Иван Васильевич Угрожающий выдает замуж свою дочку Лизавету. Парень я видный, весь из себя красивый и язык подвешен неплохо. Чем не жених Лизавете Разенейской? Заодно может царем стану! А Агриппины вашей стервозной мне и с приплатой не надо! Ремень выпал из любящих отцовских рук, и прослезился Агенобарб: - Эх, Васька, Васька... Правду покойница матушка говорила: надо было тебя воспитывать, пока поперек лавки умещался... Сейчас-то оно, пожалуй, поздно будет. Я тоже пустил скупую сыновскую слезу, собрал котомку ватрушек с козьим сыром, сменные сандалии и тогу на козьем меху, утепленную, а потом сердечно попрощался с родителем: - Hе поминай лихом, батя! Стану царем - пива разенейского тебе пришлю. Пять бочек, и воблы сколько влезет! Отец ничего не ответил, лишь помахал мне на прощание ремнем, который по рассеянности все еще продолжал сжимать в руке. Вот и вырос сын, а как? Когда? До позднего вечера просидел старый всадник с кружкой пива на крыше, тоскливо оглядывая пустынную дорогу на Разеней и поглаживая по загривку невесть как прибившегося подкрыльцового поросенка... Вы скажете, что это глупость: бежать из отчего дома за границу только из-за одного нежелания жениться. Может быть. Hо если бы вы только видели эту Агриппину...

* * *

Было раннее утро, когда я вышел к разенейской границе. Белый туман плыл над угрюмыми сторожевыми вышками, и краснолицый пограничник в покрытых утренней росой доспехах маялся у приграничных ворот. - Слышь, братушка, - проблеял он, едва лишь я подошел к воротам, - у тебя рублика не найдется на пару денечков? Похмель жуткий, мне ба поправиться после вчерашнего!... Глаза его сияли детской наивностью и глубокой, истинно разенейской верой в собственную порядочность. Я промолчал, и стражник добавил заискивающим голоском: - Вот самой ведь разпадлой буду, если не отдам! У меня зарплата восемнадцатого. Дай, а? Голос его был чист и хрустален, как весенний родник. Hеутолимая жажда и осознание собственной устремленности к добру и гармонии придавали его словам некую чарующую завершенность и убедительность. Умом я конечно понимал, что восемнадцатое было позавчера, и что ни о какой зарплате при такой пропойской роже речь идти не может, но... умом-то как раз Разеней и не понять. Я выдал ему рубль и спросил: - А к кому обращаться, чтобы границу перейти? Я спрашивал у италинских легионеров, но у них вечно никто ничего не знает. Похмельный мученик спрятал рубль в карман и пожал плечами: - Так ведь и я не знаю. По моему разумению, проходи, коль хороший человек! Чай Разеней-батюшка не ладья - от лишку народа не потопнет, верно ведь? Верно. А ты, кстати, по каким судьбам в Разеней-то? В гости, али по делам покупеческим? - К царю я. Слышал, он дочку замуж выдает. - Жениться значит. А как у тебя по знатностям-то да генелогиям всяческим? Царь наш, Ванька, тоже ведь себе на уме - меньше, чем за принца Лисавету не отдаст! - Тут у меня все в порядке. Мой прадед по материнской линии целых два месяца наместничал в Бритатании, когда Август его спьяну своим заместителем назначил. И документик у меня на то есть. Мой собеседник почесал в затылке: - Оно да, оно конечно... Бритатанцы народ ушлый, дураков больше двух месяцев не держат... А знаешь что, братушка? Возьми ты меня с собой, авось пригожусь в чем-нибудь! Мужик я весь из себя видный, толковый... и Разеней знаю - все одно вдвоем веселей будет, а? Меня, кстати, Одамно зовут. Григорий свет Анатольевич. Я посмотрел на измученное духовной жаждой лицо своего предполагаемого попутчика, вспомнил Агриппину, представил длинные разенейские версты и согласился: - Согер я. Василий, Агенобарба сын. - Вот и ладушки! Подожди, я вещички соберу, и пойдем. Кстати, до Канеи первопрестольной так просто не добраться - секрет знать надо!

* * *

Ходят легенды, что когда Троян пытался захватить лесные твердыни гуллов и ганнов, его легионы вязли в болотах, топли в реках и целыми армиями пропадали в глухих дремучих дебрях... Смерть и разорение пришли в италинские интендантства да учетные конторы. И взмолился тогда Троян и признал себя побежденным, а надменные гулльско-ганнские вожди надсмехались над ним и требовали в качестве контрибуции пpиобщить их ко всем достижениям италинской цивилизации: провести канализацию и организовать общие бани. Хитропакостный Троян склонил выю и униженно ознакомил варваров с искусством строить дороги, ибо как можно было без дорог ввозить в поселения гуллов и ганнов потребные для цивилизации эмалированные ванны, мочалки и усовершенствованные писсуары с педальным водосливом? Когда дороги были построены, подлый император вздохнул с облегчением, утер пот со лба и беспрепятственно ввел в лесные поселения врага множество непобедимых италинских легионов. С тех пор варвары были как шелковые, а в анналах истории эта дорога упоминалась под двумя названиями: Великий Шелковый Путь и Троянский Ход Конем. Секрет действительно был, и Одамно его знал. Дело в том, что Троян никогда не пытался захватить Разеней... - Куда дальше, Гриш? Тут же дороги нихрена нет! - А мы уже почти пришли-та, - Одамно свалил с плеча музыкально звякающую суму. - Во-он там, видишь? Три холма, в аккурат за ними дремучий лес, река и еще холм. Вот за тем холмом и будет Канея, матушка первопрестольная. Слушай, Вась, я тут схожу, предков почту, а ты посиди пока в кабаке, портянки просуши. Я согласился. Обряд почитания предков Обидана - дело хлопотное и святотаинственное... Когда я первый раз спросил, что он такое носит в своей огромной колокольно звенящей торбе, Одамно долго смущался, мялся, а потом поведал мне, что торба эта не простая, а золотая, и что внутри она многократно вместительней, чем кажется издали. Отец Григория, умирая, завещал ему эту суму с богатством невиданым, что Тарой называется, и объявил, что восполнять Тару сын волен как хочет, а сдать может только всю сразу и только в одном пункте приема. Вот с тех пор и началась многотрудная бродячая жизнь Григория Тароносца... Как он рассказывал, однажды в суровых северных землях повстречалась ему ширококостная красноносая приемщица Хель. Прекрасна и мудра была Хель, и смилостивилась она над несчастным мужичком. Ибо принимались в ее пункте приема Тары и красно-коричневые амфоры и расписные калебасы, хранившие в себе коварное пальмовое вино, да и бритатанские бочонки из-под эля не считались в нем нечестивыми... Hо был на дне волшебной сумы кувшинчик из-под сакэ, а на нем один символ, от которого у Хель появились... Hу нет, все, молчу, молчу! Hи слова больше. Итак, Одамно пошел выяснять какие сосуды из его коллекции являются вместилищами скверны в этих местах, а я отправился в кабак. В кабаке было в меру грязно, в меру душно, в меру шумно. Два заморских гостя в полосатых гетрах и тирольских шапочках огромными кружками хлестали яблочный шнапс и пиво, и во все горло немузыкально орали: