Что «сыну отцовского сердца не понять», Эндо тоже взял с пластинки. Помогать медику при переезде явились не товарищи, а две девицы. Оказавшись втроем в комнате, они заварили кофе и начали носить вещи. Вещи были не очень тяжелые, но таскали эти трое не спеша и с перерывами, так что непонятно было, когда же наконец из машины, остановившейся у входа, извлекут последний предмет. Такого, уж конечно, ни Эндо, ни отец студента не ожидали. Старик пришел поблагодарить товарищей за помощь, но, увидев женщин, тут же ушел в полном расстройстве чувств.

– А ведь он даже не рассердился. Застыдился, смутился – и все. У меня почему-то так и стоит перед глазами эта картина, как он бредет отсюда прочь. Прямо хоть песню сочиняй! – И Эндо снова запел, уже на другой мотив:

С завтрашнего дня сюда на работу снова выйдет та студентка из параллельной группы. Интересно, доводилось ли ей здесь видеть такое…

На обратном пути Такако встретила знакомого, Хомму, учившегося в том же университете. Они вместе зашли в кафе.

– Ты что, с отцом поссорилась, что ли? – спросил Хомма, когда они уселись на диванчике.

– Да не то чтоб поссорилась…

Просто расстроилась и ушла, добавила про себя Такако. А разве станет он высылать ей деньги после той сцены? Сегодня она это поняла.

– Учебу ты бросила? – спросил Хомма.

– Нет.

– Да ведь ты вроде из-за того с ним и поссорилась, что решила университет бросить. Значит, решение-то было не слишком серьезным? – У Хоммы лукаво заблестели глаза.

– А вы не собираетесь бросать учение? – отпарировала Такако. Хомма относился к своей работе в комитете по оказанию помощи неимущим с непомерным рвением. Словно жить без нее не мог. Еще он был членом студенческого комитета самоуправления. Так что на лекциях его и видно не было. Поэтому во время сессии он всегда одалживал чужие конспекты, но на этом дело кончалось – читать их у него желания не было. А раз так, думала Такако, не лучше ли бросить учебу и заняться делом?

– Ну как? – переспросила Такако.

– Нет, и в мыслях не держу, – беспечно ответил Хомма. – У меня ведь другого выхода нет, кроме как учиться. Я ведь тоже с отцом в ссоре, – пояснил он. – Забыл, что он мастер дзюдо третьего разряда! – Хомма втянул голову в плечи.

На Новый год Хомма сидел дома с отцом, пил сакэ и смотрел телевизор. Начали передавать новости, и они с отцом поспорили по какому-то политическому вопросу. Хомма, конечно, был за реформы, а отец выступал приверженцем консерватизма и умеренности.

– Я, в общем-то, хотел с ним потолковать как с человеком, да не получилось. Невозможно с ним спорить – все о каких-то мелочах разговор идет. Ну я вконец разгорячился…

Разгорячившись, Хомма обнаружил, что оба они довольно пьяны. И, вдруг завопив, что из-за таких, как его отец, гибнет Япония, он стукнул его по голове. А отец, хоть и пьян, все же мастер дзюдо. И забывший об этом Хомма полетел вверх тормашками и оказался на полу. При этом хорошенько стукнулся затылком. Отец рассердился не на шутку.

– Я ору: «Нехорошо применять силу!» А он мне: «Это честная оборона. Попросишь – отпущу. Но тогда деньги перестану высылать. Ну как? Идет?» Вот как дело было.

В конце концов Хомма сдался. Теперь отец денег не дает, только мать иногда украдкой от него посылает.

Такако рассказала ему историю со студентом.

– Да, – усмехнулся Хомма. – Раньше за деньги избирательное право покупали, а теперь – учебу. Вот я и стараюсь.

Некрасивое лицо Хоммы расплылось в улыбке. Он нисколько не походил на человека, которого уложили на обе лопатки, – столько силы было в этой улыбке.