Хотя — возможно ли без этого однообразия? Есть неповторимые ситуации, есть личности, уникальные по внутреннему складу, есть наконец свобода воли, — но ведь и закономерности тоже есть! особенно в людских поступках: люди не меняются.

В Мидии Гаумата очень кстати пришёлся Дарию на главную роль «бехистунской» легенды. Возможно, что там, на родине магов, имя «первосвященника» было известно довольно широко, и сторонники Дария не сымпровизировали свою оправдательную ложь, а уже загодя знали, что им говорить, как клеймить святотатца, порушившего храмы.

Для исторического романиста самое интересное здесь: понимал ли Дарий, что, захватив власть, он станет продолжателем начинаний Гауматы и Бардии? Или он шёл впотьмах, был послушным орудием той самой закономерности?...

Дарий получил власть из рук родовых аристократов. Фактически он их ставленником.

Поэтому он не мог не блюсти их интересы — и перво-наперво должен был восстановить племенные языческие святилища и вернуть [45] прежним владельцам земли, которые были у них отобраны при Бардии («Бех.» 1.61-71). Заручиться поддержкой можно было только так. В сущности, Дарий делал то же самое, что за семь месяцев до него делал Бардия (и что во все времена делали сидящие на троне): выбрав, на кого опереться, возвысил их над остальными и щедро одарил; «разделяй и властвуй», — а при перевороте лучшая опора на тех, кто страдал от прежней власти (и по всему получается, что именно облагодетельствованные Дарием сословные воины подавили «бехистунские» мятежи). Но Дарий восстанавливал храмы отнюдь не скрепя сердце (как, может быть, приходилось Бардии, когда он, вняв Гаумате, предавал храмы огню и мечу): Дарий был язычником и воздвигал святилища богам, которых сам чтил.

Двойственность его положения заключалась совсем в другом. Чтоб его не свергли, как Бардию, он должен был вернуть аристократам сословные привилегии, которые Бардия отбирал, и покровительствовать языческим культам, которые преследовал Гаумата, — а имперские интересы требовали прямо противоположного: идти за Бардией и Гауматой след в след, — то есть, во-первых, как можно скорее сосредоточить власть в столице, подчинив себе все сатрапии и всех местных князьков; и, опять же во-первых, выработать единую религиозную доктрину, поскольку «старые племенные божества не могли служить цели централизации государства. Эту роль мог выполнить только бог Заратуштры Ахура Мазда».[82]

Противоречия такого рода исстари разрешались единственным способом — резнёй. Либо власть устраивала побоище, либо (ещё хуже) оно начиналось само и было неуправляемым. Древний мир не знал ничего другого (мы ушли недалеко: в теории сочинили, знаем, а на деле как-то не получается...). Опять наболевшее сплелось в узел, опять всяк тащил к себе свой конец верёвки, ещё крепче затягивая, так, что распутать уже невозможно, и оставалось единственное — выхватить меч и рубить.

Бремя царского венца было бы для Дария во много тяжче, если б в стране, доставшейся ему после Бардии, не заполыхало, а спокойно влачилось по стародавнему укладу: тогда, как бы ни увязало всё в месиве нерешённых проблем и какие б перемены ни назрели, любое новшество, насаждаемое силой, было бы воспринято как самодурство и глумление над обычаями отцов. Бездействуя, Дарий губил державу и себя в скорой смуте; подчиняясь государственной необходимости — должен был направить остриё удара против воинов и племенных жрецов, своих сторонников, отбирать у них, что сам же им даровал, — то есть опять губить и себя и царство. А метаться меж этими двумя крайностями, не впадая ни в одну, — много ли политиков можно [46] насчитать, которым такое удавалось?... Но как война всегда упрощает политические хитросплетения, разделяя противоборцев всех оттенков, будь их хоть сотни, на два враждующих лагеря, так и фейерверк «бехистунских» мятежей сразу упростил задачи Дария до предельной ясности: подавить! — все задачи свелись к этой одной; народу же любое насилие теперь представлялось не тупой и бессмысленной царской жестокостью, а естественным ответом столичной власти на бунты — жестокостью вполне оправданной, если даже не справедливостью. В такой обстановке Дарию было несложно чуть что прибегать к крайним мерам, и главным образом благодаря этому реформы, направленные на централизацию государства, осуществились в течение всего нескольких лет. Держава была разделена на сатрапии;[83] во главу каждой поставлен наместник Дария, знатный перс; его надзору вверялись все должностные чины из родовой знати и жречество. Была учреждена и «тайная полиция», официально она называлась «глаза и уши царя».

Думается, никакого особого отпора не встретило в народе и возвышение Ахура Мазды (Аурамазды) — придание ему статуса верховного государственного бога. Для религиозного менталитета иранцев это не было сотрясением основ веры, и вряд ли даже здесь усматривалось какое-то особое новшество: Ахура Мазду издавна чтили в Персии, тем более в Мидии, не говоря уже о восточных сатрапиях, откуда маздаяснизм вышел; причём у многих племён и народов Иранской державы этот бог и так считался верховным, задолго до Дария. Установление официальной религии с централизованным культом было радикальной реформой опять же только в плане политическом.

Дарию и тут не пришлось быть первопроходцем. За семь месяцев одесную царского трона Гаумата успел сделать многое для популяризации Аурамазды. Поэтому в глазах народа Аурамазда был не «богом Дария», а «богом Бардии»: он связывался с памятью о добром царе, при котором жилось и сытней, и куда вольготней, и без кровавых бунтов; о царю, чья гибель всех повергла в горе. Враждебное отношение к Дарию никто не переносил на бога, именем которого Дарий вершил свои деяния: казнил, отбирал земли, сгонял на строительные работы.

В ходе реформ маги не только сохранили свой статус придворных жрецов, но и резко в сравнении с прежним возвысились над служителями старых индоиранских культов. Без их поддержки Дарий не мог утвердить новую религиозно-политическую доктрину на местах. [47]

Распространённое мнение, что при Ахеменидах маги преследовались, не подтверждается никакими другими источниками, кроме сообщения Геродота (III.79 — с. 38), которое, скорее всего, является ошибочным. Многочисленные изображения магов высечены на рельефах Персеполя (илл. 7, слева). Греческие и римские авторы пишут, что магам был вверен заупокойный культ при царских гробницах; что маги сопровождали персидскую армию в военных походах; были учителями у царских сыновей; даже советниками у Ксеркса. К концу VI в. до н.э. было создано государственное зороастрийское храмовое хозяйство с богатыми земельными владениями, по всей империи появились большие племенные поселения магов.

Скорее всею, «представление об обычае избиения магов обязано своим происхождением ложному истолкованию названия древнеперсидского месяца багаядиш и праздника, который отмечался в этом месяце»[84] — праздника «очищения», когда маги убивали всех «созданий Ангхро Майнью» — храфстра. «Праздник этот совпал с днём убийства Бардии (Гауматы). Вероятно, заговорщики выбрали специально день праздника, чтобы застать Бардию и весь его двор неготовыми к сопротивлению. Совпадение праздника багаядиш с днём убийства Гауматы дало повод к созданию легенды о магофобии <...> Достойно внимания также и то, что в „Бехистунской“ надписи, которая весьма подробно описывает все убийства и казни врагов Дария, нет ни слова об убийстве магов».[85]

Руководствуясь интересами государства, Дарий должен был утверждать культ Аурамазды и возвышать магов; реально оценивая свои возможности — не мог не восстановить языческих святилищ. Но и в том и в другом случае ему не приходилось поступаться своей верой в угоду политическому расчёту; старым племенным культам он покровительствовал, будучи язычником сам; и таким же глубоко личностным было его отношение к верховному зороастрийскому богу. Он воспитывался на зороастрийском востоке, где его отец Виштаспа был при Камбизе сатрапом, — и уже одно это имя, явно данное в честь авестийского Кави Виштаспы, покровителя Заратуштры, бесспорно свидетельствует, что в семье Дария Ахура Мазде поклонялись, наверняка соблюдали и зороастрийские обряды, во всяком случае некоторые,[86] и знали богослужебные тексты «Авесты».