Ассистенточка прибежала с командировочным бланком и транспортно-коммунальными купонами. От студии до вокзала двадцать минут, а там еще полчаса экспрессом до грузового порта, десять минут посадочных процедур. «Успею», — подумал Стасик.

Успел. Мест не было. Подскочил к кабинке диспетчера, на плече — рассупоненный «Фокус», красная лампочка на нем воспаленно мигает, чуть ли не напрямую в эфир выхожу, расступись!

Диспетчерша прониклась, помогла втиснуться. Есть, есть в пилотской кабине этакий закуточек, уютное креслице с видом на приборную панель и краешек обзорного экрана. Стасик пристроился, приладил «Фокус» поплотнее на плече и глянул в видоискатель. Можно будет сделать немного предстартовых процедур, ухватить момент, когда мутноголубая пенящаяся мгла прошиваемой атмосферы спадает с иллюминаторов и обнажается черный блеск космоса. Именно блеск, хотя имеются любители поминать о бархате… От неожиданности даже режет глаза. «Запомнить, вставить в абзац, посвященный космокрасивостям», — шевельнулась одна Стасикова извилина, а следом другая, третья: «Огнедышащие драконы изрыгнули струи реактивного пламени, лицо пилота стало напряженным и жестким (неважно, что мне виден только затылок), и весь корабль вместе с комочком твоей оцепеневшей плоти становится стремительным сгустком энергии, неудержимо рвущимся к звездам».

Он успел поймать очень характерное движение штурмана, когда тот просовывает голову чуть ли не подмышкой, чтобы бросить взгляд на удаляющуюся Землю в нижнем левом иллюминаторе. В кабине замелькали полосы теней. Где-то под ногами родился неприятный, заставляющий вспомнить о зубных болях звук и быстро перерос в тонкий сверлящий свист. Стасик чуть убавил уровень и произвел необходимую коррекцию на микромикшере, дабы Андрей Андреевич не забраковал потом запись.

Получался недурственный кусочек. Даже в очерке, жанре, так сказать, почти художественном зрителями ценятся репортажные вставки, элементы несрежиссированной документальности. Стасик неоднократно пытался втолковать это студийным режиссершам. Уравновешенная композиция кадра и ритмичный монтаж — это, конечно, блистательные вершины мастерства и кое-где даже гениальность посверкивает, но порой и непрофессионализм сымитировать не худо. Настоящий талант, он как раз таким умением и проверяется. Ведь когда снисходишь до уровня такого заурядного постановщика, как будничная жизнь, где торжествует не логика события, а логика взгляда на это событие, когда симулируешь малохудожественную простоту и неоткорректированную естественность, зритель в чем-то даже как бы это самое бывает ошеломлен и некоторым образом покорен и испытывает катарсис, калокагатию, энтелехию, сатори, самадхи, нирвану, оттяжку и кайф.

Впрочем, втолковать это ни разу не удавалось. Блузоны колыхались, а пудро-помадный рельеф передергивали тектонические судороги брезгливого непонимания.

— Эко выплел! — поразился Гнутов. — Маньерист. Давай вообще-то ближе к делу, а то Покрывайло заспит кульминацию.

— Не нравится, так можешь Сам рассказывать, — стал яриться Стасик. — Кто здесь корреспондент? Ты?

Может, у тебя и удостоверение есть?

— Но дай лишь мне твою златую лиру, я буду с ней всему известен миру, — полууспокоительно прожурчал Гнугов. — Ты хмуришься и говоришь: «Не дам».

— Вы эрудит, — с дворянским высокомерием пригвоздил Стасик.

Сверлящий звук ушел и, как вдох свободной грудью после долгого спазма, растеклась по всем закоулочкам души и организма приятная пустоватость.

Штурман прильнул к приборной панели. Стасик заснял, как засветились плафоны, расталкивая по углам нахлынувшую было космическую темень. Достаточно, Пустим на этих кадрах титры. — Как, корреспондент? Жив? — поинтересовался штурман, не поворачивая головы.

Через двадцать пять минут корабль подплывет к шлюзам «Точсплава» и тогда надо будет ловить момент, когда из-под нижнего среза экрана покажется могучий, пропаханный длинными тенями от надстроечных узлов, антенн, батареи и прочей вакуум-конструкционной бижутерии складской корпус.

— Ах, черт, — сказал штурман. — Вот въехали!

«Фокус» вдруг рванулся со Стасикова плеча. Он едва успел подхватить его на колено, прижать сверху подбородком. Правильно, в другой раз надо быть умней, надо пристегивать дорогостоящую аппаратуру к куртке, вот на эти кнопочки, согласно «Правилам эксплуатации».

Две кнопочки он прищелкнул, а остальные не успел. Снова тряхнуло, рифленая кромка трансфокаторного кольца саданула по губе. Больно.

Это была недовольная хрипотца просоленного и бесстрашного китобоя на костяной ноге и с черной трубкой в желтых зубах:

— Ну что там? Метеорит?

Капитан Ахав сплюнул, красноватая капля слюны поплыла по изящной дуге в спинке штурманского кресла, потом застыла в нерешительности, дрогнула и ринулась к правой стенке отсека. Стасика и самого повело вправо, он ухватился за собственные колени, как бы стараясь воспрепятствовать ногам ступать во влекущем направлении. А потом тяжелыми ладонями за его затылок взялся свинцовый человек-грузило, пригнул ему шею и впрыгнул в Стасика, да так ловко, что вошел в него впритирочку, до прецизионной тютельки, и так этому обрадовался, что тут же стал выламываться всеми своими свинцовыми суставами в победней пляске, скрипя и хрустя. Голова запрокинулась, а ноги задирались, будто хотели ступить на потолок. Снова возник зудящий звук и снова уши засверлило.

Перед Стасиком громоздился, ослепляя бликами от сияющих плафонов, широкий пластиковый шкаф. Он скрипел. Створки терлись друг о друга, как челюсти громадного насекомого. Потом они сорвались с петель и их проволокло по Стасикову животу, по груди, по лицу и утащило куда-то, где они с треском стали крошиться. Из шкафа сделал шаг вперед пустой скафандр, упал и на четвереньках пополз к креслу штурмана.

— Жив? — девичьим голосом прозвенел штурман. Похоже, он замкнулся на этом вопросе.

— …. - попытался сказать Стасик. Язык извернулся и ящерицей проюлил в глотку. Волосы пошевеливались, как речные водоросли на быстрине, в животе сплетались узлы. Двойник-грузило, сидевший в Стасике, вдруг принялся растягиваться, растягиваться, растя-а-агиваться и пере-кру-у-учиваться, и тонкий свист уже пробуравил перепонки и теперь точил мозг. Стасик не мог закрыть глаза, сомкнуть расползающиеся веки, и приходилось лупиться на полыхающий плафон. Стасик слал ему телепатемы: погасни, погасни, пусть наступит темнота. И плафон, действительно, засветился странным черным светом и темнота наконец-то наступила.

Глухой голос дополз до него издалека, будто по трубе. Тело уже не ощущало веса, но в грудь давила эластичная лента, принайтовившая Стасика к его креслу. Если бы не этот «сейфети, белт», болтаться б ему теперь, как горошине в погремушке… Кстати, это что, пилотские подтяжки, что ли?

— Оклемался, корреспондент?

В обзорном экране всплыл голубой сегмент Земли, в правый верхний угол потянулась раскосмаченная облачностью звериная лапа Скандинавии. Потом полуостров метнулся вниз, будто лапа хотела прихлопнуть настырного кровососа, но вместо этого описала заумную петлю; голубой сегмент снова уплыл под срез экрана. Вместо него по дуге понеслись, чуть размазываясь, белые язычки звезд.

На полусогнутых к креслу Стасика подобрался пилот и утвердился относительно неколебимо, взявшись за скобу на стенке одной рукой и за подлокотник другой.

Плафон снова светло сиял. Внутренности копошились. Стошнит? «Его желудок заквакал и выпрыгнул на грудь», ха-ха. Ай-йя-йя-а… Нет, не стошнит. Сил для этого уже нету никаких… А штурман где?

— Ты лежи здесь. Тихо лежи. А штурман — в грузовом. Нн-о! Из кресла не вздумай вылезать! Усек?

«Грубый какой», — подумал Стасик и сглотнул снова попершую от желудка волну мерзовкусия. Пилот вообще-то с самого начала отнесся к необходимости терпеть Стасика в кабине без восторга. Теперь, когда ситуация явно стала нештатной, он и вовсе распустился. Где же ты, всенародная любовь к ТВ? Перешагнув через вжавшегося в кресло Стасика, пилот устремился к ведущему в грузовой отсек люку Уцепившись за ближайшие скобы, он попытался просунуть ноги в отверстие. С первой попытки это не удалось, ноги описали кривую и пилот брякнул пятками по разломанному шкафу. Тогда уцепился носком ботинка за одну из скоб внутри шахты-переходника, с трудом подтянул туда и другую ногу и, наконец, вполз полностью.