О нем до сих пор распускаются странные слухи и распространяются сочные легенды. Полагаю, в вашем департаменте их кто-нибудь старательно собирает, сортирует (высунув набок язык) и дотошно анализирует. Вполне допускаю даже, что часть этих слухов придумана и распространена именно вами... Но две легенды я здесь приведу. Одну - потому, что она кажется мне совершенной, отшлифованной в пересказе до состояния готовой новеллы. А вторую - потому, что сам был свидетелем события и имею возможность на этом примере наблюдать, как скромно-затрапезная куколка факта трансформируется в роскошную бабочку легенды.

Итак, история первая. Действие происходит году этак в девяносто четвертом, не позже девяносто пятого. Идет троллейбус, по дневному времени малонаселенный, народ сидит. Все тихо, мирно. На заднем сиденье расположился неопределенной конфигурации дядек, про которого одно только и можно поначалу сказать, что он - с большого пролетарского бодуна. Скорее всего, именно поэтому сидит он в полном одиночестве, и ему, видимо, скучно. И он начинает говорить, а точнее - возглашать.

- На следующей остановке, - провозглашает он, - выйдут двое, а войдет один...

- А вот на следующей никто не выйдет, а войдет мама с ребенком...

- А на следующей выйдут четверо, а войдут трое...

На все эти объявления спервоначалу мало кто обращает внимание, но однако довольно скоро народ обнаруживает, что все непрошенные эти предсказания странным образом сбываются. Все. До единого. И абсолютно точно.

- ...На следующей трое выйдут, а двое войдут - мужчина и женщина.

Точно.

- Какая там следующая? Московский? Двое выйдут, двое войдут...

Absolutely!..

Рты помаленьку раскрываются, глаза выкатываются. Теперь уже все его слушают, словно какого-нибудь Жванецкого, кроме какой-то блеклой девицы, углубившейся в лакированный детектив. Прочие же внемлют жадно, со сладким ужасом, причем никто оборачиваться на него не рискует, только уши у всех настропалены, как у битых котов.

- ...А на следующей войдет один, и один выйдет. Точно: один входит (и сразу же, между прочим, со страхом настораживается - туда ли он попал и что тут за дела происходят?), но вот не выходит никто! Троллейбус стоит с открытыми дверями, часики тикают, уже несколько злорадных рыл поворачивается к похмельному пророку, уже створки дверей начинают смыкаться, но тут тусклая девица захлопывает вдруг свое чтиво и с воплем "Ой-ей-ей!" (или что-то в этом же роде) продирается сквозь соседа по сиденью и без малого застревает в дверях, но успевает-таки выскочить. По троллейбусу проносится задавленный вздох. Все ждут, что будет дальше, но дальше ничего не происходит: пророк молчит, героически сражаясь с абстинентным синдромом. А когда троллейбус останавливается в очередной раз, он поднимается со своего места - маленький, неряшливый, криворотый, спускается на ступеньку, чтобы выйти, и напоследок объявляет:

- В девяносто шестом выберут Ельцина, а в две тыщи шестом будет ядерная война с террористами...

Это - про него. Хотя он вовсе не маленький, а скорее уж рослый, не неряшливый, а очень даже ухоженный, и никогда не напивается до похмелья. (Он вообще не любит быть пьяным. "Чего это ради я буду напиваться? спрашивает он сумрачно. - Мне и так весело".) Я прекрасно помню времена, когда все еще были живы и даже здоровы, он частенько тогда пребывал в веселом расположении духа, не пренебрегал выпить стаканчик и с удовольствием расслаблял себя шутками. Теперь-то он не шутит. Никогда. А на тех, кто в его присутствии позволяет себе пошутить, смотрит. Внимательно. Словно ждет продолжения.

Вторая история незамысловата и в значительно меньшей степени канонична. На некоего (святого) человека нападает толпа развлекающихся подростков, нанюхавшихся какой-то дряни, а может быть, просто в целях оттяга. Его окружают, прижимают к садовой решетке и принимаются было мучать, но тут он мощно возглашает, обращаясь к главарю: "Не медлите! Завтра же найдите книгу. Автор - имярек. Название - имярек штрих. Ищите!". Потрясенные (чем, собственно?) юные раздолбай отпускают его немедленно на волю, а главарь и в самом деле принимается искать книгу. Названную книгу он, сами понимаете, так и не находит, но зато пристращается к чтению и делается - во благовременье - порядочным и даже выдающимся человеком.

Чрезвычайно любопытны в этой вполне безвкусной истории варианты книг и авторов. Чаще всего называется Библия: Апокалипсис или Екклезиаст.

Иногда книги по естественным наукам, скажем: Курант и Роббинс. " Что такое математика?" Глава первая, параграф четвертый, "Диофантовы уравнения"!.. А иногда совершенно неизвестные и, видимо, фантастические, нигде не существующие, например: Артур Майлз. "Как стать собой"... Но самое любопытное не это. Самое любопытное, что он обращается к поганому хулиганишке на "вы". Во всех вариантах этой истории, которые я слышал. И это тоже - про него. Он - единственный известный мне человек, который всегда и всем говорит "вы", даже десятилетнему пацану.

Что же касается самой истории, то на самом деле все было не так. Он поехал к себе на четвертый этаж в лифте, а мы с Тенгизом и Маришей решили размяться и пойти пешком. Эти двое козлов торчали площадкой выше, видимо, уже давно (судя по количеству окурков), и как только он стал открывать калитку в решетке, они напали на него и успели ударить несколько раз. Чего именно они хотели, так и осталось невыясненным, но во всяком случае ничего плохого они больше сделать не успели - мы подоспели, и Тенгиз взял их в оборот. Я кинулся поднимать его с полу, но он уже и сам вставал, цепляясь за решетку, - белый, свирепый, кровища течет по лицу, глаза, как у звероящера. "Дайте его сюда", - приказал он Тенгизу, показывая на того козла, что был пожиже, и сам подался вперед, к этому козлу вплотную, наклонился к его козлиному уху и что-то сказал ему - никто из нас не услышал, что именно. А потом он велел Тенгизу отпустить их, и они ушли, еле передвигая ноги, как покорные паралитики. А тот козел, что был пожиже, спустившись на три ступеньки, вдруг обернулся и спросил (с огромным недоумением): "А зачем?" "Идите-идите. Потом поймете", - ответил он, и на этом история, собственно, и закончилась, а начались перевязки, антистолбнячные уколы и прочая лабуда из ведения нашей Мариши.