- Аятолла приветствует вас, милостивый государь мой! - и добавил, уже от себя, как бесплатный довесок к паролю: - Мир дому сему и всем его добрым обитателям!

Я отпер им калитку в решетке, после чего рыже-конопатый брахицефал немедленно удалился - не произнеся ни единого слова, погрузил себя в кабину лифта и так грохнул, мудила, дверцей, что весь дом содрогнулся. "О боже!", - сказал я не удержавшись, а серый элегантный папаня только руки развел, всем видом своим изображая полнейшее сочувствие пополам с искреннейшим раскаянием. В правой руке у него при этом обнаружилась какая-то длинная черная остроконечная палочка, наподобие школьной указки. Но не указка, разумеется. Странная такая палочка - слишком уж остроконечная, на мой взгляд...

Я препроводил их в прихожую, где раздеваться они не стали, поскольку снимать им было с себя нечего (естественно - прямиком сюда из лимузина, где всегда тепло, сухо и пахнет кедром). Здесь я их оставил перед большим нашим зеркалом, огромным и мрачным, как дверь в чужое пространство, а сам заглянул в кабинет и кивнул сэнсею - в том смысле, что все о'кей. Сэнсей кивнул в ответ, и я их ввел - пацан впереди, папаня следом, а сэнсей уже дожидался, возвышаясь над своими компьютерами, кварцевыми полусферами и горами папок, на фоне распахнутых дверец грандиозного архивного шкафа, тысячи папок подслеповато глядели оттуда плоскими рыжими, синими, белыми и красными обложками своими, и запутанные щупальца тесемок шевелились, потревоженные сквознячком, и каждому сразу ясно становилось, что и речи быть не может найти в этом хранилище прошлого хоть что-нибудь полезное простому обитателю настоящего.

Надо признаться, в таком вот ракурсе и с таким видом (возвышаясь, утопая костяшками пальцев в ворохах газетных вырезок, в багровом своем свитере, обширном и одновременно обтягивающем, с немигающим взором из-под нависающего безбрового лба) сэнсей не мог не производить известного впечатления, и он его, да, производил. На всех. Даже на меня. К этому зрелищу невозможно было привыкнуть, как никогда я не привыкну к трагическому пожару заката или, скажем, к страшному свечению Млечного Пути в черную зимнюю ночь.

- Здравствуйте! - ясным голоском (как учили) провозгласил малоразмерный джентльмен, а родитель его издал что-то вроде "рад видеть...", но тут же прерван был свирепо-величественным жестом, как бы выметающим его из поля зрения, а я уже был тут как тут - подхватил под элегантный локоток, нежно, но с твердостью направил в кресло, усадил, сделал глазами "тихо! помалкивайте, please!" и бесшумно проскользнул на свое место, так что джентльменистый малец остался посреди кабинета один. Ему сразу же сделалось страшно и неудобно, даже вихор на темечке встопорщился, он завел за спину крепко сжатые кулачки и совсем не по-джентльменски почесал их один о другой. Сэнсей осторожно уселся и сделал ладони домиком, как дяденька на плакате "Наш дом - Россия". Вдохновение приближалось. Глаза у сэнсея сделались ореховыми, а голос низким - теплым и мягким, словно драгоценный мех.

- Как вас зовут, молодой человек?

- Алик.

- Оч-хор, Алик. Замечательно. Подходите, садитесь. Кресло мягкое, удобное... Вот так, превосходно, устраивайтесь, как вам удобнее. Меня зовут Стэн Аркадьевич. Можно по-американски - просто Стэн. Сейчас мы будем с вами играть в одну полезную игру. Я буду задавать вопросы, а вы будете на них отвечать. Понятно?

- А зачем?

- Алик, вопросы задаю только я. А вы только отвечаете. Отвечаете все, что вам захочется, но - обязательно. Договорились?

- А если непонятно?

- Алик, вопросы задаю только я. Больше никто. Отвечать можно все, что захочется - понятно вам или непонятно, это совершенно несущественно. Главное, чтобы на каждый мой вопрос получился бы ваш ответ. Начнем?

- Да.

Сеанс начался. Сэнсей откинулся на спинку кресла и спросил (небрежно, без всякого нажима):

- Где храбрец?

- Его будут в печку сажать, - немедленно откликнулся Алик и радостно заулыбался, ужасно довольный, что у него так быстро и ловко получилось. Я давно уже привык к странным вопросам. И к странным ответам я привык тоже, но это, видимо, был случай, неожиданный даже для сэнсея. Он молчал, разглядывая радостного Алика со странным выражением: то ли ему сделалось вдруг интересно, то ли он вообще был ошеломлен.

- А где трус? - спросил он наконец с недоверием в голосе.

- Побег всех закладывать!

Сэнсей помолчал и осведомился вкрадчиво:

- Джека Лондона почитываем?

- А кто это?

Но сэнсей не стал задерживаться на Джеке Лондоне (рассказ "Зуб кашалота" в переводе Клягиной-Кондратьевой).

- Кто скачет, кто мчится под хладною мглой? - спросил он требовательно.

- Рыцарь.

- Какой рыцарь?

- Железный. Блескучий. С копьем.

- А как он скачет?

- Во всю ивановскую! - радостно выпалил находчивый юный джентльмен.

Я слушал их вполуха, а сам смотрел на элегантного родителя и только диву давался поразительному его равнодушию к происходящему. Поначалу он, надо сказать, заинтересовался: глазки заблестели, сел он пряменько и, полуоткрыв змеиный рот, с любопытством переводил взор свой с сэнсея на мальчишку и обратно, явно пытаясь понять, что происходит, - обычная реакция свежего человека на наши экзерсисы. Но потом, довольно скоро, отчаялся что-либо понять, поскучнел, потускнел, откинулся в креслах и принялся задумчиво играть со своей зловещей указкой, - ловко, виртуозно, неуловимо для глаза то отправляя ее в небытие, то снова возвращая из ниоткуда, словно это у него была волшебная палочка. Странный, однако, родитель. Хотя видывали мы и не таких, конечно.

- ...Что сделала эта кошка?

- Она съела тигра.

- А что сказала кошка?

- Я победила тигра! Я съела тигра!

- Откуда взялся тигр?

- Он там был. Светлогорящий.

- Тигр, о тигр светлогорящий в глубине полночной чащи? Этот?

- Нет. А тот, который любит все.

- Не тигр, а Тигра?

- Да! Я победила Тигру! Я съела Тигру!..

Сэнсей уже вязал - щелкал спицами, высоко поднимал руки, продергивая нити, но глядел он только на мальчишку и не видел он сейчас никого и ничего, кроме мальчишки. И не слышал. И не замечал. Можно было бы, например, уронить на пол компьютер или запустить на полную мощь "Полет валькирий", или, скажем, подраться с родителем - сэнсей ничего бы этого не заметил, только голос повысил бы да задрал бы до потолка свои голые брови.