Менут внимательно поглядывал на всех и как-то вызывающе пожал несколько раз плечами, словно, преодолев однажды свою робость, он уже не мог оставаться таким, как прежде.

Тоно оделся первым и вышел. Хозяин провожал его до самой двери добрыми советами, за которые тот его благодарил, кивая головой.

Когда через полчаса вышел Менут, товарищи пошли его провожать. Они предлагали ему всякую помощь – они берутся сами восстановить к вечеру мир и согласие, но пока что он должен тихонько сидеть дома и не выходить никуда, чтобы избежать неприятной встречи.

Город просыпался. Солнце золотило крыши домов; ночные сторожа, дождавшись смены, отправлялись на покой; на улицах видны были лишь крестьянки, направлявшиеся на рынок с корзинами овощей.

Пекари расстались с Менутом у двери его дома. Он посмотрел им вслед и, всунув ключ в замочную скважину, постоял еще немного, словно наслаждаясь тем, что остался наконец один, без всякой защиты. Теперь он убедился, что он настоящий мужчина, перестал мучительно сомневаться в себе; и Менут улыбнулся довольной улыбкой, вспоминая, как этот силач упал на колени, обливаясь кровью. Негодяй! Негодяй! Так нагло говорить о его невесте! Нет, он вовсе не хотел с ним мириться!

Он уже повернул ключ в замке, когда вдруг услышал, что его зовут:

– Менут! Менут!

Это был Тоно, вышедший из-за угла. Тем лучше – Менут его ждал. И, охваченный невольной дрожью, он все же испытывал своего рода удовлетворение. Неприятно было думать, что ему собираются простить его нападение, словно он был не способен ответить за свои поступки.

Заметив вызывающее поведение Тоно, он насторожился, словно нахохлившийся петух; однако оба сдержали себя, заметив, что привлекают внимание проходивших мимо каменщиков, направлявшихся на стройку с мешками за плечом.

Они разговаривали шепотом, спокойно, как два приятеля, но отрывисто, словно выплевывая слова. Тоно собирался быстро покончить дело – надо было только перекинуться парой слов в уединенном местечке. И как человек великодушный, не способный скрыть от собеседника истинное значение этого свидания, он спросил юношу:

– Нож с собой?

Нож? Он ведь не был из числа тех забияк, что вечно ходят с ножом за поясом; впрочем, наверху у него была наваха, принадлежавшая еще его отцу: он сейчас за ней сходит, надо только немного подождать. И, открыв дверь, он бросился по узкой лестнице и одним духом взобрался наверх.

Он вернулся через несколько минут, но был бледен и встревожен. Он встретился с матерью, которая собиралась идти к обедне, а потом на рынок. Его уход удивил бедную старуху, и он вынужден был обмануть ее, придумав бесстыдную ложь. Но вот он уже здесь и взял все, что нужно. Если Тоно угодно… пошли!

Они не могли найти пустынной улицы. Дома раскрывали свои двери, давая выход спертому ночному воздуху, метлы скребли тротуары, и пыль столбом кружилась в косых лучах красноватого солнца, просовывавшегося в узкие улицы, словно в щели.

Всюду стояли сторожа, поглядывавшие на них еще мутными, не отошедшими от сна глазами. Крестьяне, положив руки на поводья, проезжали на груженных зеленью телегах, оставляя за собою на улицах свежий запах полей; старушки, закутавшись в мантильи, ускоряли шаг, подгоняемые звоном колоколов, раскачиваемых на соседних церквах; в общем, Тоно и Менут встречали разных людей, и все они, заметив, что эти двое затеяли ссору, подняли бы крик и даже бросились бы их разнимать. Черт побери! Неужели два порядочных человека не могут найти во всей Валенсии спокойного местечка, чтобы подраться.

В окрестностях города тоже кипела жизнь. Утро, деятельное, переполненное светом, вступало в свои права и как бы старалось пристыдить этих двух полуночников за то, что они собирались сделать.

Менут несколько упал духом и даже попытался заговорить. Он признавал, что его поступок был неблагоразумен. Все оттого, что он выпил вина, он ведь не привык пить; но они должны рассуждать, как подобает мужчинам; что было… то прошло. Подумал ли Тоно о своей жене и детях? Вдруг они останутся совсем без всякой защиты? И сам он – у него перед глазами стоит еще его старушка мать, и он чувствует на себе тревожный взгляд, каким она провожала его… Как она будет жить, бедняжка, оставшись без сына? Но Тоно не дал ему договорить. Мокрая курица! Мешок, а не человек! Неужели для того, чтобы выслушивать все это, он шатается с ним по улицам? Да он сейчас расквасит ему лицо!

Менут отшатнулся, чтобы уклониться от удара. Ему тоже захотелось тотчас же броситься на врага; но он удержался, увидев, что навстречу им медленно двигалась, раскачиваясь на выбоинах дороги, крытая двуколка, на козлах которой сидел еще полусонный возница.

– Эй, кучер… остановись!

И, бросившись к двери, он с шумом открыл ее и предложил Тоно садиться; но тот, испугавшись, отступил. У него не было денег, нечего было и думать об этом; и он пятился назад, грызя ногти. Но молодой пекарь хотел все это кончить поскорее. "Я заплачу". Он даже помог своему врагу подняться в двуколку и, прыгнув вслед за ним, быстро задернул занавески на окошках.

– В больницу!

Потребовалось дважды повторить кучеру адрес. Ему было велено не торопиться, и лошадь не спеша поплелась по улицам города.

Возница слышал за спиной какой-то шум, приглушенные крики, возню; ему казалось, что пассажиры щекочут друг друга и поэтому так смеются. Он проклинал злую судьбу за то, что у него так плохо начинался день. Наверное, эти два дружка пьяны, гуляли всю ночь, а теперь в порыве плаксивого опьянения не хотят идти домой, не навестив раньше какого-нибудь больного приятеля. Ну, в хороший же вид они приведут сиденья!

Двуколка медленно и лениво ползла по улицам, не нарушая общего ритма утреннего движения. Дойные коровы, мерно позвякивая колокольчиками, обнюхивали ее колеса; козы, пугаясь клячи, бросались в сторону, гремя бубенчиками и раскачивая тяжелым выменем; привратницы, опершись на метлы, с любопытством смотрели на задернутые занавесками окошки, и даже полицейский лукаво улыбнулся, указав на двуколку своим собеседникам: так рано, а по свету уже контрабандой шатается любовь!

Когда коляска въехала во двор больницы, возница соскочил с козел и остановился возле лошади, поглаживая ее в ожидании, пока вылезет из коляски эта пьяная парочка.

Не дождавшись, он подошел к дверце, собираясь открыть ее, но вдруг увидел, что по железной подножке текут струйки крови.

– На помощь! На помощь! – закричал он, рванув дверцу.

Свет ворвался внутрь двуколки. Все залито кровью. Один лежал на полу, упершись головой в дверцу, другой на сиденье, с ножом в руке; лицо его было белым, как восковая бумага.

Прибежали санитары из больницы; выпачкавшись по локоть в крови, они освободили коляску – она напоминала телегу, везущую с бойни мертвое, разодранное, изрубленное мясо.