- Ну! - сказал Закамский. - Нравится ли тебе эта фламандская картина?

- Нет, любезный друг! Она вовсе не привлекательна. Что за рожи.

- Да ты смотришь на этих мерзавцев в изорванных венгерках и сюртуках: это записные пьяницы, бездомные мещане, отъявленные негодяи, которые по шести месяцев в году гостят на съезжих, это тот самый презрительный класс людей, которых и в Германии, и во Франции, и везде называют подлой чернью и которая водится только по большим городам. Нет, мой друг! Ты погляди на этих мужичков, вот что сидят за большим столом. Признаюсь, я очень люблю смотреть на этот добрый работящий народ, когда в вос кресный день он поразгуляется, распотешится и за ковшом браги забудет свою бедность и тяжкий труд целой недели. Какие добрые, веселые лица! Видишь этого пьяного старика, вот что стоит посреди комнаты, - посмотри! - он, вероятно, размышляет и не может понять, куда девалась дверь, в которую он вошел. Закамский не успел договорить, как этот пьяный мужик подошел к нашему столу и упал перед нами на колени.

- Что ты, братец? - спросил я.

- Виноват, батюшка! - завопил мужик. - Я пьян!

- Вижу, любезный!

- Прости, бога ради! Хмелен - больно хмелен!

- Вот то-то же, старичок! - сказал важным голосом Закамский. - Не годится пить через край. Ну, что хороше го? Приедешь домой, стыдно перед детьми будет.

- Стыдно, батюшка! - повторил старик, заливаясь слезами. - Видит бог, стыдно!.. Виноват!

- Добро, бог тебя простит, ступай, ступай! Мужик встал, утер рукавом глаза и, расправляя усы, сказал Закамскому:

- Ну, поцелуемся!

- Не надобно, любезный, не надобно! - закричал мой приятель, отодвигая свой стул.

- Хочешь - поднесу!

- Не хочу, братец, не хочу!

- Ой ли? Так поднеси ты... Поцелуемся!

- Эй, дядя Филипп! - закричали мужики. - Полно! Не балуй!.. Что ты там озорничаешь?.. Не тронь господ!

- Дядя Филипп! - сказал видный детина, подойдя к старику. - Подь-ка сюда, подь!

- Пошел прочь! - Да ты послушай! - Эй, Ванька, отцепись! - Пора домой, дядя, а не то ведь тетка Матрена забранит. - Ой ли?

- Уж я те говорю! Вишь ты как грузен!.. Выпьем еще бражки, да и с богом.

- Еще?.. Пойдем, Ванюха, пойдем! Они подошли к большому столу.

- Ну, брат Иван, - сказал один из мужиков, поглаживая свою бороду, - вот полпиво так полпиво! Не браге чета! Нака, Ваня, посмакуй! - прибавил он, подавая молодому детине жестяной стакан. Иван хлебнул, зажмурил глаза, облизнулся, потом осушил разом весь стакан, крякнул и, проведя рукой от шеи до пояса, промолвил:

- Спасибо, Кондратьич!.. Ай да пиво!.. Неча сказать, не пожалели хмельку!.. Вот так маслом по сердцу!.. Ну, па рень, знатно! Лучше сыченой браги!

- Слышишь, Закамский, - сказал я, - как они расхва ливают свое пиво? Неужели оно в самом деле не дурно?

- А вот попробуем, - отвечал Закамский. - Эй, молодец! Бутылку полпива! Вот того самого, что пьют мужички. Нам подали бутылку. Я налил себе стакан, хлебнул и чутьчуть не подавился.

- Фуй, какая гадость! - сказал я. - И это пьют люди!

- Да еще похваливают, мой друг. Бедные! Вот следствие ужасного неравенства сословий: мы тешим свой прихотливый вкус шампанским, а этот добрый, рабочий народ должен пить такую мерзость!

- Но разве ты не видишь, Александр, что эту мерзость крестьянин пьет с истинным наслаждением?

- Что ж это доказывает? Что бедность убивает не только моральные, но даже и физические способности: притупляет вкус и превращает человека почти в животное.

- Право? Ну, Александр! Видно, барон нашел в тебе понятного ученика. Прошу покорно, каким ты стал философом.

- Кажется, не нужно много философий, чтоб убедиться в этой истине. Неужели ты в самом деле думаешь, что крестьянин лишен от природы способности различать дурное от хорошего? Попробуй дать ему шампанского.

- А если оно вовсе ему не понравится?

- Заставь его выпить в другой, в третий раз, и не беспокойся: он его полюбит.

- Тем хуже, мой друг! У него будет одним наслаждением менее и одним горем более.

- Как так?

- Разумеется, брага ему опротивит, а шампанского ку пить будет не на что. Правда, он может сделаться плутом, мошенником, вором и пить если не шампанское, так донское вволю - по крайней мере, до тех пор, пока не попадет в острог. Как ты думаешь, Александр, не лучше ли, чтоб ему нравилась дешевая гривенная брага, чем дорогое заморское вино? Да и к чему? Ведь дело-то в наслаждении, а не в цене, за которую он покупает это наслаждение.

- Но я уверен, что он тогда бы наслаждался еще более.

- Едва ли, мой друг! Впрочем, во всяком случае лучше, чтоб он не желал того, что для него невозможно.

- Да как ты хочешь, чтоб он не желал этого?

- Как? А вот послушай. Вольтер в одной из своих тра гедий, вовсе не думая, сказал великую политическую истину и разрешил этот вопрос. Помнишь ли, что отвечает Заира наперстнице своей Фатиме, которая удивляется, что ее госпожа, заключенная в четырех стенах сераля, не вздыхает о свободе и наслаждениях образованных народов?

- Как не помнить! On ne peut desirer се qu'on ne connait pas.

- To есть: нельзя желать того, чего мы не знаем.

- Я понимаю, что ты хочешь сказать. Конечно, тому, кому суждено остаться вечно слепым, лучше не знать, что есть на небе солнце, но зачем же он должен быть слепым, зачем это неравенство состояний?

- Затем, что это равенство состояний точно так же невозможно, как и всякое другое. Возьми трех человек: одного с большим умом и деятельностью, другого с обыкно венным рассудком и охотою трудиться и, наконец, третьего без того и другого, одели их поровну, и ты увидишь, что через несколько лет первый разбогатеет, второй будет жить без нужды, а третий сделается нищим и, чтобы не умереть с голоду, пойдет в нахлебники к богачу или в работники к тому, который пользуется умеренным состоянием. Ты скажешь, может быть, что много есть богатых глупцов и лентяев в то время, как есть умные и деятельные люди, которые терпят во всем недостаток, но это уже следствие не первобытной причины, а наследственного права и права собственности, а ты, вероятно, согласишься со мною, что эти права, на которых основано благосостояние всякого общества, принадлежат к самым необходимым и священным правам человека.