Указав на возможность разумного спора против законного состава разбираемого преступления, предоставляю читателю обсудить его уместность в следующем случае. На постоялом дворе был забит насмерть проезжий крестьянин. Акт вскрытия устанавливал ужасающие по числу и по силе побои. Суду были преданы по 1489 и 2 ч. 1490 ст. ул. о нак. приказчик и двое половых. Двое последних были слегка ранены пострадавшим. Все трое подсудимых утверждали, что не били покойного, хотя обстоятельства дела изобличали их с очевидностью. Можно ли было спорить против состава преступления? Молодой защитник, забыв, что, по объяснению подсудимых, ни один из них ни разу не ударил пострадавшего, доказывал, что убийство произошло в драке и даже в состоянии необходимой обороны.

Из многочисленных видов умышленного и предумышленного убийства по уложению только случаи, указанные в 1453 ст., т.е. убийство посредством поджога, отравления, убийство с целью ограбления и т.п., не допускают перехода к убийству в запальчивости или раздражении, следовательно, от безусловной каторги к возможности выбора по 2 ч. 1455 ст. между каторгой и арест. отделениями. В большинстве случаев убийств, подводимых обвинительной властью под предумышленные, содержание умысла имеет двойственный характер: и обдуманное заранее намерение, выраженное, например, в заготовлении оружия, в непосредственных или заочных угрозах, и известная степень возбуждения, раздражения, предшествующая непосредственному нападению на жертву. Трудно утверждать, что, бросаясь с ножом на врага, человек может находиться в полном душевном равновесии; по этому можно почти всегда отстаивать точку зрения, выгодную для защиты: «Подсудимый не раз высказал намерение разделаться с убитым, он писал ему угрожающие письма, носил револьвер, чтобы убить его при первой встрече. Но докажите мне, что это не была призрачная решимость, что злые силы не изменили бы ему в последнюю минуту, если бы не обидное слово, грубый жест убитого, неосторожный возглас с его стороны». Это сомнение имеет психологические основания и вполне доступно для присяжных; судьи редко отказывают в постановке дополнительного вопроса по 2 ч. 1455 ст., а если бы отказали, защитник имел бы в своем распоряжении верный повод к кассации.

2 ч. 1455 ст. улож., а также и ч. 1 его заслуживают внимания еще и по другой причине. По давно установившейся сенатской практике, выстрел в упор или удар ножом в грудь, повлекшие за собою смерть, признаются убийством независимо от того, установлен ли умысел виновного на лишение жизни. Напомню известные тезисы сената: «Существенный признак ст. 1455, отличающий ее от ст. 1484, состоит в сознании подсудимого, что он своими действиями посягает на жизнь другого, и умышленном совершении этих действий». «Ясное сознание подсудимыми последствий своего деяния дает полное право признать, что причиненное ими лишение жизни было прямым следствием их воли, а потому в убийстве этого рода вполне применима ст. 1455». «Статья 1484 не может быть применяема в тех случаях, когда подсудимый не только нанес умышленно раны, но и сознавал, что последствием их будет смерть, так как подобные случаи вполне подойдут под ст. 1455». (Реш. 1873 № 637, 1871 № 1310, 1872 № 1017). В уголовной литературе еще со времени Фейербаха много спорили по этому поводу, но сенатские разъяснения и сочинения криминалистов писаны для судей-юристов, а не для присяжных; защитнику нет необходимости вступать в долгие препирательства о составе преступления. Он может сказать присяжным, что носитель общепризнанного авторитета (надо только выразить это понятие простыми словами) Неклюдов находил эти толкование глубоко несправедливыми и научно несостоятельными: «Многие способы убийства одинаково пригодны и для лишения жизни, и для простого причинения ран, побоев, повреждения здоровья и т. п. В таких случаях, к сожалению, наша старая практика придерживалась всегда того начала, что переносила тяжесть доказательств на подсудимого и признавали его виновным в убийстве, коль скоро он не доказал наличности намерения причинить человеку только раны или увечья, между тем как уже из самого перечня способов убийства выступает рельефно необходимость намерения лишить жизни другого»[3] .

Сославшись на громкое имя, защитник может обратиться просто к здравому смыслу присяжных и их практической роли в процессе. «Обвинитель заявил, что высокий сенат освободил его от обязанности доказывать вам умысел подсудимого на лишение жизни; а я утверждаю, что он не имеет права говорить об убийстве, если не доказал, что подсудимый хотел убить, и вы сами убедитесь, что прокурор не прав, когда взглянете на вопросный лист, который вручит вам председатель; там будет сказано: виновен ли в том, что с целью лишить жизни... Если прокурор так верит сенату, пусть попросит суд исключить эти слова – только четыре лишних, как он заявляет, совершенно лишних слова – и я отказываюсь от своей защитительной речи. Мы посмотрим, что скажут судьи». При этом надо иметь в виду еще одно важное соображение. Указанная защита основана на толковании закона; по этому ограничительный ответ: виновен, но без намерения лишить жизни, должен быть представлен присяжным не как милость, а как исправление ошибки в формуле предания суду; надо разъяснить, что право подсудимого на снисхождение таким ответом отнюдь не будет удовлетворено. Если присяжные отвергнут умысел на убийство и признают подсудимого заслуживающим снисхождения, то наказание его вместо каторги от 4 до 12 лет или исправ. ар. отд. от 4 до 5 лет по 2 ч. 1455 ст. за убийство в запальчивости и раздражении может быть уменьшено до полутора лет арест. отд. по 2 ч. 1484 ст.; при первоначальном обвинении в умышленном убийстве по 1 ч. 1455 ст. то же незначительное наказание может заменить каторгу от 12 до 15 лет. Кр. Сецп нанес три удара ножом в живот своему односельцу Петрову, с которым жил у одного хозяина в Петербурге, и раненый умер через несколько дней. Было установлено, что за несколько месяцев перед тем Петров убил приемыша в семье Сецпа. Следствие об этом первом убийстве было окончено, но дело еще не было рассмотрено судом. Сецп был одним из свидетелей, уличавших Петрова в этом убийстве, и, озлобленный против него, он несколько раз грозился отомстить ему. Он сильно пьянствовал и был пьян в день убийства Петрова. По некоторым указаниям можно было думать, что Петров был убит сонным. Очевидцев происшествия не было, но Сецп не скрывал своего преступления. Он сейчас же рассказал нескольким товарищам, что «порезал Петрова». Узнав от околоточного надзирателя, что тот умер, он сказал, что очень этому рад, но прибавил: «Царство ему небесное!» На другое утро, отрезвев, он выразил сожаление об убитом. Околоточный надзиратель, удостоверяя это обстоятельство, объяснил, что первые циничные слова Сецпа «не очень принял во внимание», так как тот был сильно пьян, а на другой день, трезвый, говорил совсем другое. Судебная палата утвердила обвинительный акт по 1454 ст., т.е. о предумышленном убийстве. На суде Сецп утверждал, что заколол Петрова, потому что тот, проснувшись, ударил его кулаком по голове. Обвинитель указал присяжным, что повода к убийству не было, а причина к вражде Сецпа к Петрову существовала: тот сам убил человека, близкого подсудимому; из этого товарищ прокурора выводил, что Сецп воспользовался сном Петрова, чтобы выполнить давно задуманную месть; его опьянение было поэтому случайным обстоятельством и вины его нисколько не уменьшало.

Защитник выставил следующие доводы: 1. Если бы Сецп хотел отомстить Петрову, он мог бы погубить его, не рискуя собственной шкурой: ему надо было только исполнить свои свидетельские обязанности на предстоявшем процессе об убийстве, совершенном Петровым. 2. Сецп был два года на Дальнем Востоке; он не мог оправиться от нервных потрясений, испытанных им на войне; к этому присоединилось продолжительное пьянство, и сознание подсудимого было в помраченном состоянии. 3. Убийство, как объяснил подсудимый, было совершено в драке.