— Мы там… — пытался молвить капитан Старокопытов. — Мы там… указывал он вдаль, на запад, — А они тут… А они… они…

Значит, мы там, на фронте, кровь проливали, бились с врагом, не жалея жизни, а они тут… стало быть, Шурка, не знай чем занимались, разлагались сами и расшатывали наш и без того не очень прочный и честный тыл. Распалив себя, капитан бросался в глубь голубого дома, прыгал за Шуркой вокруг стола на одной ноге и не мог ее настичь. Все же Шурка изнемогала раньше неистового капитана, капитан драл на ней одежды, пытался душить, но жена не допускала схватку до крайности, давала мужу неуклюжую деревенскую подножку — и боевой капитан, не удержавшись на кривой ноге, брякнув медалью, падал на пол. Шурка придавливала его к половицам.

— Задушил?! Взял? Взял? Вот тебе! — и совала в нос поверженному капитану фигушку!

— Ладно. Все! Помоги мне. Счас бойцы придут — разнимать. Нехорошо.

К той поре, как прийти нам на помощь слабой женщине и на выручку капитану, в голубом доме все уже утрясалось, и супружеская жизнь входила в норму.

Шура, подбираясь в доме, прибирая себя, плакала:

— Ну что тебе от меня надо, Ванечка? Я ж тебе говорила, был у меня ухажер в Малоярославце, мы с ним ходили, собирались пожениться, ну и… не избежали глупостей. Потом оборонные работы. Военные кругом. Обогреют, приласкают… Потом фронт, батальон твой и я, одинокая санитарочка, от вашего брата обороняйся, как от фашистских танков, они там и тут… со всех сторон наступают… так и давят… так и утюжат… Ты меня прибрал, спас. Спасибо тебе! Век не забуду! Но тебе нужна другая женщина, чистая, целомудренная. Я все понимаю, Ванечка! Истаскалась по вагонам, по баракам, по окопам и блиндажам — век не отмыться. Но разве я виновата в этом? Разве виновата, Ванечка? Я хоть раз, хоть что-нибудь позволила себе, как другие офицерские жены?.. Но ты доведешь!.. Позволю!

— Попробуй только!

— Ванечка, да отпусти ты меня домой! Не мучайся сам и меня не мучай. Ну, раз у тебя такое ранимое сердце, что сделаешь? Я попробую устроить свою судьбу по-своему, и ты устроишь свою, найдешь достойную женщину… Вон сейчас нашего брата сколько!.. А я и рожать не могу. Лишилась такой возможности. Отпусти, а? Ванечка!

— То-олько в гр-рробе! То-о-о-олько в цинковом, сургучом опечатанном гробе ты попадешь домой! Не будь я Иван Старокопытов!..

И так вот изо дня в день, из вечера в вечер. Скоро это перестало забавлять нас. И скоро мы все перезнакомились друг с другом, объели шелковицы на территории пересылки и вокруг нее. Порассказали друг другу и друг о друге все, что могли, отоспались, отъелись, устали, истомились ведь молодые все, хоть и поизувеченные.

И нас снова начали манить заманчивые дали. А тут и «покупатель» нагрянул, из недалеких мест, из-под Жмеринки, из какой-то почтовой части, где работали сплошь девушки, и наступила пора им демобилизовываться, ехать по домам. Надо было их кем-то заменять — военная почта работала с неослабевающим, даже с нарастающим темпом — отвоевавшиеся люди получили больше времени и бумаги для того, чтобы писать письма.

Ребята, в том числе и герои-сержанты Каменщиков и Горовой, решили податься в почтовики, в какое-то совершенно райское, войной нетронутое украинское местечко, где фруктов и продуктов навалом, девок — какую хочешь выбирай, хоть в невесты, хоть так, работа легкая, жизнь развеселая…

Коляша Хахалин на эти россказни никак не реагировал и «покупателю» нясколь не верил. Хватит, навидался он на своем боевом пути всякого и рай всяческий изведал. «С места не сойду и до победного конца буду держать оборону на винницкой пересылке, и пусть город этот, Винница, набит жуткими ревнивцами, пусть хочется за забор пересылки, на девок посмотреть и, может, какую хохлушку и обласкать, пусть фокусничает и дурью мается капитан Старокопытоа — не сойду с места и все!»

Но ребята так к Кольке-Свисту, чтецу, анекдотисту, певцу, просмешнику-поэту привязались, что не хотелось им без него никуда ехать. Они подослали к Коляше «покупателя» — для личной беседы с заявлением, что если Коляша на согласится с ними ехать, то и они никуда не поедут…

Массы Коляша уважал. Дружество ценил. Внимание он ценить не разучился до сих пор, тем более ценить солдатский союз, из-за которого и жив остался, это они, окопные друзья, его, беспамятного, окровавленного сумели переправить с плацдарма, где даже с легкими ранениями подыхал почти каждый второй боец, а тут, на пересылке, все не по разу раненные, все «свои» Коляша сжился с ними, привык к ним.

Словом, собрал Хахалин вещички и встал в строй человек во сто, и двое солдат, что были поближе, — Матвей со стеклянным глазом и Корней с хромой ногою, оба из Забайкалья, обняли его благодарно.

₁₉₆₀