В ужасающей тишине она уставилась на него. Он погрузился вниз и закрыл глаза.

— Почему вы таким образом деретесь? — спросила она.

— Единственной причины нет. Иногда ему не нравится что-то мною сделанное. Иногда я это делаю, потому что он меня раздражает.

— А что насчет сегодня?

Лукас вздохнул. Она не даст ему покоя.

— Сегодня мы подрались, потому что Даниель поспорил с Артуром. Даниель хочет эвакуироваться. Артур не хочет. Даниель настаивал на своем, и Артуром была ушиблена его гордость. Я принял сторону Артура. Эвакуация базы — слишком дорогое удовольствие. Один разведчик — еще не достаточная причина, чтобы это делать. Однако, плохой знак: мы уже видели разведчиков раньше на соседних фрагментах, но впервые — так близко. Но мы не можем так просто взять и убежать при первом же намеке на проблему.

Она нахмурилась:

— Так получается, выкручивать твои кости из разъемов — способ демонстрации неудовольствия из-за того, что им помыкают?

— Почти. Даниель хочет, чтобы к нему серьезно относились. Так что я поступил с ним как с серьезной угрозой и пошел на обострение ситуации. Я был заменителем борьбы. А то, что ему действительно хотелось — выстрелить в Артура, я не могу ему позволить сделать, потому что Артур его убьет, — на этом Лукас уже подумывал остановиться, но что-то заставило его объяснить: — Все так сложно. Мы живем по различным правилам. В твоей другой жизни люди придерживаются строгих общественных условностей, которые эволюционировали сотнями лет. Они вырастают в относительной безопасности и под постоянным контролем. Родители, школа, ровесники — все взаимоотношения прекрасно мотивируют их поведение, пока они…

— В безопасности? — предположила она.

— Социализированы. Но мы с Даниелем жили как изгнанники, с единственной корректирующей наше поведение крайностью — мы никогда никого не убивали, пока неотложность не вынуждала нас. Наши взаимоотношения проще ваших, ниже по уровню и ближе к… — Лукас попытался подобрать правильное слово. А когда до него оно дошло, то ему не понравилось: — Животным. В недалеком прошлом мы оба достигли половой зрелости. У нас сильная необходимость в спаривании и в наличии собственной территории, собственных семей и отдельных жизней. Вместо этого мы прилипли друг к другу, в этом доме, с иллюзией приватности и с избытком агрессии. А теперь ты здесь. В действительности, Даниель не хочет тебя ради собственно тебя самой. Он хочет тебя, потому что видит во мне соперника, который теперь имеет что-то, чего нет у него. И выходит, что он боится только меня. Он помешан на вражде и обороне, а Артур сегодня заставил его сесть и заткнуться. Даниелю необходимо было на ком-нибудь сорваться, а я — единственный, кто бы смирился с этим.

— Почему? — вкрадчиво спросила она.

— Потому что он — мой брат.

Возникла очень маленькая пауза.

— Но ведь он не «демон», как ты.

— Разные отцы, — пояснил он. — Все мы, в пределах дома Дарьон, несем в себе гены от многих различающихся подвидов. Наша мать была «демоном». Мой отец был нормальным человеком. Отец Даниеля был могущественным «акустиком». Над нами поиграла генетическая лотерея и обоим дала разные призы.

Он опустил изнасилование, тюремное заключение и убийство. Таким образом, подумала Карина, звучало значительно лучше.

— Даниель запасался едой, когда был ребенком?

Она обладала проницательной перцепцией. Ему надо бы об этом помнить, подумал Лукас.

— Да.

— А ты заботился о нем.

— Да, — подтвердил он, добавив про себя: «Потому что больше некому было».

— Так почему он просто не уйдет? — спросила она. — А почему бы тебе ни пожелать счастливо оставаться? По тебе не скажешь, что ты в восторге от здешней жизни.

— Потому что мы должны делать свое дело. Мы защищаем вас от геноцида. Как долго мы существуем — вы остаетесь в живых.

Миссией отвергалось все. Логическая часть Лукаса уверяла его, что жизнь за пределами первоначального мандата существует. Только вот он не мог представить себя ею живущим.

— Не поняла.

Он вздохнул. Это было еще одно долгое и нудное объяснение, а у него не было сегодня энергии для этого. И не хотелось шокировать ее опять. Она и так уже через столько всего прошла.

— Монстры существуют. Они называют себя «ординаторами». Они хотят убивать людей вроде тебя. Нормальных, обычных людей. Мы существуем для того, чтобы сдерживать их от удачи. Вот и все на этот счет.

— Но что они хотят?

— Они хотят, чтобы вы умерли.

— За что они так сильно ненавидят нас?

Он вздохнул.

— Они не питают ненависти к вам. Они просто хотят, чтобы вас не было. Это генетическая чистка, массовое истребление. Текущая ситуация им представляется как ошибка, которую они пытаются исправить. Они чувствуют, что им предопределено занять ваше место. Подвид № 61, «человек нормальный», для них не представляет ценности, кроме как, быть может, случайного источника пищи в стесненном положении.

— Они каннибалы? — ее голос чуть не перешел на визг.

— Только некоторые из них. Я имел в виду пищевые ресурсы для их боевых животных. Ты знаешь, что такое деодон?

— Нет.

— Это противная порода энтелодона, доисторического кабана. Представь себе хищную свинью, длиною в двенадцать футов, высота в холке — семь футов, челюсти как у крокодила. Он ест все подряд, а как только приведешь в беспорядок его генетику, то становится умным и быстро размножается. Ему нужно много мяса.

Когда он открыл глаза, то обнаружил, что она глядела на него. Карина сидела, так глубоко погрузившись, что только ее голова как поплавок держалась над водой. Ее щекам вернулся теплый цвет. Ее волосы, отполированные душем, вихрем кружились в разбалтываемой воде.

«Ммм… Моя», — читала она по нему.

Лукас мог бы поближе подобраться, притянуть ее к себе и пустить в ход руки вверх-вниз по ее телу, чтобы прочувствовать тяжелую полноту груди, изгибы ягодиц… Если бы только не было это так утомительно, и если бы не якорем удерживающий его на своем месте тот факт, что она доверилась ему, то он возможно бы так и сделал.

Мысли Лукаса, должно быть, отразились на его лице, потому что Карину потянуло от него, насколько позволяла ванна. Преследующему взгляду требовалось ее лицо, до мельчайших подробностей. «Как дворняга, — подумал он, — дрожащая, перепуганная и готовая укусить». Он обладал ключиком к ней: повернешь в одну сторону — и она сломается, повернешь в другую — давление ослабилось бы. Он уже был таким несколько лет тому назад. Память о том, как пугал каждого, все еще была свежа.

— Ты знаешь, что я не могу тебя остановить. Ну, так каких последствий ты боишься? — спросила Карина.

— Я просто не хочу бороться с тобой прямо сейчас, — сказал Лукас. — Я боролся с Артуром, с Даниелем, с Генри. Я устал.

И он хочет, чтобы она перестала отдергиваться каждый раз, когда он на нее посмотрит. Это заставляло его чувствовать себя монстром, а он уже вдоволь такого напробовался.

— Если ты хочешь мира, тогда позволь Эмили быть со мной.

— Нет.

Она стиснула зубы.

— Может быть позже. В конце дороги.

— Почему не сейчас?

В нем вспыхнуло раздражение:

— Потому что я не могу вас двоих держать под постоянным наблюдением каждый день, каждый миг, а ты воруешь ножи.

— Нож был для защиты. Я другого не возьму. И не буду пытаться тебя поранить…

— Я беспокоюсь не о себе.

Она остолбенела:

— О, мой бог, — ее глаза расширились. — Ты думаешь, что я причинила бы вред собственной дочери?

— Ты была бы не первой, — сказал Лукас, с горечью, что отнюдь нет. — Шок такая сука. Особенно, когда смешан с ядом, который трахает твои гормоны…

— Она — все, что у меня есть.

Карина выглядела так, словно была на грани слез. Он вынужден был перейти на более спокойный тон:

— И вот почему ты могла перерезать дочери горло в ту самую секунду, когда я давал ее тебе. Вы обе находитесь под моей ответственностью. Я говорил, что буду держать вас в безопасности. Я не хочу, чтобы ты навредила ей или себе.