Большой синяк красовался на сгибе руки Карины. Потемневшее багровое пятно располагалось здесь словно клеймо, доказывающее собственность Лукаса. Засохшая кровь покрылась корочкой в центре, где его зубы коверкали ее вены.

Цена, которую она платила за жизнь Эмили. И свою собственную. Боль в руке подтолкнула ее к тому, чтобы закричать явственно от умопомрачительной несправедливости следующего: на нее напали, ее похитили, травмировали, удерживают с применением грубой силы, у нее отняли дочь, лишили свободы и… ее выдернули из жизни. Всего лишь день назад она резонно чувствовала себя в безопасности, уверенно знающая, что в любой момент можно набрать 911 для того, чтобы прямо к ее двери был доставлен крузер патрульной полиции. Она имела права. Ее защищали. Она была личностью.

Она почувствовала влагу нахлынувших в глаза горючих слез, и сжала зубы. Ей надо держать себя в руках. А думать как жертва — это путь в никуда. Да, это было ужасно. Да, причиняло боль. Но — ее не убило. Она все еще была жива и должна бороться, пока дышит, за себя и своего ребенка. Она должна повиноваться и быть милой. Ей нужно втереться в доверие. Это было ее единственным шансом на то, чтобы выжить и сбежать. Карина бросила бандаж на ночной столик и осушила стакан. Пришло время найти дочь.

Резкий скрип заставил ее повернуться к окну. Она подошла к нему, попутно поднимая бинокль с ночного столика. Перед нею расширились зеленые просторы, покрытый лесом склон мягко опускался вдаль к красно-бурым горам, постепенно, на расстоянии, становясь синим и, в конечном счете, серым. Низкорослый лес крепкими объятиями укоренился у основания гор, отмечая пунктиром травянистую прерию комками зелени. Ее лицо овеяло ветром, приносящим влагу и терпкий аромат какого-то неизвестного цветка.

На юге Оклахомы была середина лета, и прерия, которую она видела через ветровое стекло днем ранее, была коричневым морем высохшей травы. А это… Это с виду было похоже на весну после сезона дождей, где-то у подножия расстилающихся гор.

Где, черт побери, она была? Выглядело как полная глухомань, вероятно, в тысяче милях от какой-нибудь дороги, каких-нибудь людей. Какой-нибудь помощи. Если она совершит побег, то пересечь неровную местность с шестилеткой было бы очень трудно. Ей бы пришлось хорошенько все спланировать и взять уйму воды.

Затряслись кусты. Небольшое животное коричневого цвета рвануло из зарослей. Оно имело сходство с собакой или, возможно, с койотом. Оно мчалось по траве, в явной панике выписывая зигзаги. И не бежало как койот.

«Что за хрень невиданная?» — заинтересовалась и Карина вскинула к глазам бинокль.

Существо не было собакой. И, что ли, выглядело как очень маленькая лошадка, не более чем в два фута высотой.

Кусты задрожали и выплюнули на траву три серые фигуры, одну большую и две другие поменьше. Вертикально выпрямленные, они бежали на парах массивных, мускулистых ног, их тела покрывались серыми перьями, которые были усеяны черными пятнами. Длинные, мощные шеи поддерживали головы, вооруженные огромными клювами. Бинокль подобрался к каждой детали, от гребня длинных перьев на головах до крошечных злобных глаз.

Несущаяся ради своей жизни галопом лошадь, повернула влево. Ближайшая к ней птица поскользнулась и качнулась в направлении дома справа от себя. Бледно-красная вспышка прострелила воздушную пустоту, словно бы птица вбежала в невидимую сеть, а давление ее тела вызвало накал нитей докрасна. Птица издала пронзительный крик и упала, катапультируясь на спину. Ошеломленная, она мгновение полежала на траве, а потом кувыркнулась на ноги и снова примкнула к погоне.

Лошадка стала уставать. Она замедлилась. Изо рта пошла каплями пена.

Самая большая птица разогналась как спринтер. Чудовищный клюв поднялся, а потом опустился как топор, долбя лошадь и сбивая ее с ног. Она покатилась по траве, поднимаясь зигзагами на дыбы. Вокруг нее танцевали три курвы подзаборные, тыкая и щипая своими птичьими клювами. Лошадь издала крик и упала. Окровавленные клювы взметались вновь и вновь…

Карина опустила бинокль.

Она не сильна была в зоологии, но знала достаточно. Это были не эму; не были они и страусами; нет, это было нечто злое, что-то древнее, чему не следовало бы существовать в Техасе или в пределах Озаркского высокогорья. Или в двадцать первом веке.

Неожиданно ее обдало леденящим от головы до пят холодом.

Пронзительные раскаты триумфального крика донеслись из равнины.

Карина бросила бинокль на стоящий сбоку стол и захлопнула окно.

Облако дымящего масла поприветствовало Карину на кухне. Матерящийся за плитою Генри лопаткой выкладывал со сковороды на тарелку несколько обугленных кусков бекона методом соскабливания. Он увидел ее и сделал волнообразное движение кухонной лопаткой, разбрасывая кругом по столу горячие капли жира:

— Доброе утро.

— Доброе утро, — ответила она на автопилоте. — Я видела… птиц.

— Терроризирующие птицы, — кивнул Генри, — ужасно противные создания. Не беспокойтесь, повсюду вокруг холма имеется большая ограда. Мы называем ее сетью — это тонкая проволока, по которой бежит мощный электрический ток. Вы в полной безопасности поблизости дома. Они близко не подойдут. Кроме того, они чаще всего бывают трусливыми. И взрослому человеку нечего беспокоиться.

Одна из этих курв могла и ребенка убить. Видение окровавленного клюва, опускающегося как топор, промелькнуло перед глазами Карины. Она сглотнула.

— Моя дочь?

Лопатка указала направо от Генри.

— Прямо за пролетом этой двери.

Карина силилась не побежать. Она обогнула стол и прошла через дверной проем в гостиную. Ее сердце колотилось.

Зеленое одеяло прятало в очертаниях свернувшуюся на кушетке калачиком крошку. Карина отдернула покрывала. Головой на подушке лежала Эмили. Ее рот был слегка раскрыт, глаза закрыты, а волосы беспорядочно запутались.

Карина опустилась на колени и нежно ее обняла. Эмили зашевелилась. Карина уткнулась лицом в щеку дочери и вся сжалась, пытаясь не заплакать.

— Даниель принес ее рано утром. Артур сказал, что позволит, в ответ на это, ему говорить, — из дверного проема мягко произнес Генри. — Я стер ее воспоминания о нападении в мотеле, которые были слишком травмирующими, так что она ничего не вспомнит об этом месте, и весь этот день ей будет смутно помниться. От стирания памяти нет каких-нибудь далеко идущих эффектов, но имеются краткосрочные последствия: она будет значительно больше спать, будет казаться сконфуженной и может испытывать некоторую озабоченность. Похоже, это должно продлиться где-то около недели. Лукас звонил в головной дом. Они уже обустроили для нее хорошую комнату.

Карина обернулась.

— Я хочу, чтобы она осталась со мной.

С виду Генри было некомфортно.

— Имеется причина, почему трое из нас изолированы от головного дома.

— Трое? Я думала, что Артур здесь живет.

Генри закачал головой.

— Артур остается в основном соединении. В нашей группе, в целом, самым страшным является Лукас, Даниель — это самый презираемый, а я не заслуживаю и наименьшего доверия… — он запнулся. — Этот дом — не самое лучшее место для ребенка.

Карина выдержала паузу, перед тем как спросить:

— Генри, а почему это все на свете не доверяют вам?

Из четырех встреченных ею мужчин, пока что, Генри казался наименее невменяемым.

Он примирительно улыбнулся, с почти ранимым видом, и ближе наклонился.

— Я могу сделать так, чтобы вы забыли о том, что у нас был этот разговор. Я могу заставить вас забыть о Лукасе, о мотеле, а если немного поднапрягусь, вы не будете помнить, что у вас когда-либо была дочь.

Услышанное вынудило Карину сделать паузу. Это казалось безумным, но не более безумным, чем представить человека, который превращался в кошмарного зверя.

— Вы умеете читать мысли?

— Никто не может читать чужие мысли, — Генри закачал головой, — даже оперативники боевого ранга вроде меня.