- Боюсь, ты прав. Юстас Оутс раковая опухоль, вот кто он такой. Так и норовит наделать кучу гадостей. Ох, ну ладно. Дяде Уаткину опять придётся потрудиться.

- В каком смысле?

- Он будет меня судить и объявит приговор.

- Значит он всё ещё занимается делами, несмотря на то, что ушёл в отставку? - спросил я, поёживаясь при воспоминании о разговоре экс-крючкотвора с Родериком Споудом, когда они застукали меня с серебряной коровой в руках.

- Он ушёл в отставку только из полицейского суда на Бошер-стрит. Если судейство у человека в крови, эту дурь из него палками не выбьешь. Сейчас дядя Уаткин мировой судья и выносит приговоры у себя в кабинете. Мне уже не раз пришлось там побывать. Я ухаживаю за цветами, гуляю или просто отдыхаю в своей комнате с книгой, и в это время появляется дворецкий и говорит, что меня вызывают в библиотеку. А в библиотеке за столом сидит дядя Уаткин и с непреклонным видом слушает, как Оутс даёт показания.

Я представил себе нарисованную ею картину, и, по правде говоря, мне стало жаль Стефи. Вряд ли судебные процедуры могли скрасить жизнь молодой девушки в загородном доме.

- А заканчивается его правосудие одним и тем же: он обдирает меня как липку и не слушает ни одного моего слова. По-моему, дядя Уаткин разбирается в законах, как свинья в апельсинах. Он такой же судья, как я китайский император.

- Знаешь, у меня сложилось такое же впечатление, когда он учинил надо мной расправу в своём трибунале на Бошер-стрит.

- И хуже всего, дядюшка прекрасно знает размер моего пособия. В этом году он уже дважды обобрал меня до нитки по наущению Оутса; первый раз за превышение скорости в населённом пункте, а второй за то, что Бартоломью слегка цапнул, хотя на самом деле не цапнул, а слегка придавил зубами лодыжку Оутса.

Я сочувственно поцокал языком, но, честно признаться, я предпочёл бы перевести разговор на записную книжку Гусика. Впрочем, в данный момент об этом не могло быть и речи, потому что девушки в расстроенных чувствах терпеть не могут разговаривать на темы, не имеющие отношения к их несчастьям.

- Оутс распинался перед дядей Уаткином, словно из ноги у него выдрали фунт мяса. Наверняка сейчас он тоже наврёт с три короба. Полицейские преследования сидят у меня поперёк горла, Берти. Можно подумать, я живу в Пруссии. Ты ведь презираешь полисменов, Берти?

По правде говоря, я не был готов зайти так далеко в своём отношении к полиции, как таковой, состоящей в целом из весьма приличных парней.

- Как тебе сказать, не en masse, если ты меня понимаешь. Должно быть, среди них встречаются разные деятели, одни симпатичные, другие не очень. С констеблем, который дежурит у «Трутня», я, например, на дружеской ноге. Что же касается твоего Оутса, я видел его лишь мельком и не успел составить о нём мнения.

- Ну тогда знай, что хуже, чем Оутс, никого нет и быть не может. И его ждёт справедливое возмездие. Помнишь, однажды в Лондоне ты пригласил меня на ленч и рассказал, как пытался украсть шлем у полисмена на Лестерской площади?

Я вздрогнул. Ежу было ясно, куда она клонит.

- Надеюсь, ты не собираешься стащить у Оутса шлем?

- Естественно, нет.

- Пай-девочка.

- Может, я и сумасшедшая, но не до такой степени. Не женское это дело воровать шлемы. Пусть Оутсом займётся Гарольд. Он тыщу раз говорил, что сделает для меня всё на свете.

Как правило, на ангельском личике Стефи царит мечтательное выражение, и со стороны кажется, в её головке проплывают мудрые, прекрасные мысли. На самом же деле, не сомневайтесь ни на минуту, она не распознала бы мудрой, прекрасной мысли, если б ей подали её на блюдечке с золотой каёмочкой, да ещё приправили бы соусом. Как и Дживз, она редко улыбается, но сейчас губы её раздвинулись в улыбке экстаза, - надо будет проконсультироваться у Дживза, подходит ли тут это слово, - и в глазах появились золотые искорки.

- Что за человек! - воскликнула она. - Знаешь, мы с ним помолвлены.

- Да ну?

- Только не вздумай проболтаться. Это строжайший секрет. Дядя Уаткин ни о чём не должен подозревать, пока мне не удастся его ублажить.

- А кто он, твой Гарольд?

- Деревенский викарий. - Она наклонилась к Бартоломью. - Наш любименький викарий украдёт для пусеньки-мамусеньки шлем у злого, гадкого полисмена? спросила она у пса. - Вот пусенька-мамусенька обрадуется, правда?

Может, я не точно передаю её диалект, но смысл её сюсюканий не вызывал сомнений.

Я уставился на юную вредину, до глубины души потрясённый отсутствием у неё всяких моральных устоев, если вы меня понимаете. Знаете, чем больше я вижу женщин, тем сильнее убеждаюсь, что нам необходим какой-нибудь закон. Я имею в виду, если не принять срочных мер против особей слабого пола, они весь мир на куски разнесут, и тогда все мы останемся с носом.

- Викарий? - переспросил я. - Но, Стефи, ты не можешь заставить викария стащить у полисмена шлем.

- Это ещё почему?

- Ну, так не делается. Из-за тебя беднягу лишат духовного сана.

- Лишат сана?

- У них так полагается, когда священника подловят на каком-нибудь дурном поступке. А дикое поручение, которое ты собираешься дать святому Гарольду, наверняка расценят как дурной поступок. Двух мнений быть не может.

- Ничего дикого в моём поручении нет.

- По-твоему, викарии должны воровать шлемы как само собой разумеющееся?

- Вот именно. Гарольду это раз плюнуть. Когда он учился в Магдалене, до того как увидел свет истины, он ещё и не такое вытворял. Ему сам чёрт был не брат.

Упоминание Стефи о Магдалене меня заинтересовало. Я тоже учился в этом колледже.

- Он выпускник Магдалены? Какого года? Возможно, я его знаю.

- Естественно, ты его знаешь. Он часто о тебе говорит и очень обрадовался, когда я сказала, что ты приезжаешь. Гарольд Пинкер.

Я был потрясён, дальше некуда.

- Гарольд Пинкер? Старина Свинка Пинкер? Будь я проклят! А мне невдомёк было, куда он подевался. Вот уж точно говорят, гора с горой не сходятся, а человек с кем угодно сойдётся. Свинка Пинкер, прах меня побери! Неужели Свинка действительно взялся за лечение душ?

- И весьма успешно. Все шишки в округе его любят и ценят. В любую минуту он может получить свой приход, и тогда ему удержу не будет. Вот увидишь, когда-нибудь он станет епископом.