Возможно, для дыхания где-то в районе носа оставлена дырка. И все. Как тут определить, что это за человек и что он сейчас делает? Может, как раз спит?

Толкнув сына в бок, я прошептала:

— Скажи ему что-нибудь! Спроси, это он?

— Эй, привет! — неуверенно произнес сын. — Ты Клекот?

Белая глыба вроде немного пошевелилась. Оказывается, для рта тоже оставлено отверстие, потому что оттуда прошуршало с явным любопытством:

— Привет, а кто там?

— Я, — ответил сын. — Скажи, ты Клекот или нет, а то тебя не узнаешь.

— Ясно, Клекот, — возмущенно отозвалась глыба, — а что?

— Это же надо, как тебя угораздило! — посочувствовал сын. — А где ты сейчас живешь?

— На Коженевского. Слушай, а ты кто? Что-то я никак не признаю.

— Роберт я.

— Какой Роберт? Не знаю я никакого Роберта.

— Да ты что, память отшибло? Роберт я, ты меня знаешь.

— Чтоб мне лопнуть... А откуда я тебя знаю?

— Нешто я помню? — возмутился сын. — Со школы еще. А потом, года два назад, мы с тобой еще вместе халтуру делали. Ну, вспомнил?

Глыба долго молча вспоминала, потом прошуршала:

— Первый раз слышу. Что за халтура?

— Ну, для ресторана в мотеле, мы с тобой оба там вкалывали. Вспомнил?

Глыба опять посомневалась, потом решительно заявила:

— В жизни никогда такого не делал!

— Совсем память потерял! — разозлился сын. — Слушай, а может, это не ты? Ты Клекот?

— Да Клекот я!

По фамилии Марцысяк? А зовут тебя Анджей?

— Какой Марцысяк? — уже громким голосом произнес больной. — Фамилия моя Клекот, а никакого Анджея Марцысяка я не знаю!

— Да нет же! — настаивал сын. — Ты Клекот Марцысяк, а зовут тебя Анджей!

— А пошел ты! — совсем разозлился больной. — Я лучше тебя знаю, как меня зовут!

В полном молчании и с большим интересом слушали этот захватывающий диалог остальные пятеро пострадавших. Я тронула Роберта за плечо.

— Извините нас, проше пана, — громко обратилась я к белой глыбе. — Произошла ошибка, мы приняли вас за другого. Разрешите пожелать вам скорейшего выздоровления и...

— А это кто там еще? — рассвирепела глыба. — Что за холера, какие-то посторонние повадились ходить...

Не вдаваясь в дальнейшие объяснения, я повернулась и выбежала из палаты. Роберт догнал меня на лестнице.

— Мать, это не он, — открыл сын Америку.

— Нет, я все-таки тебя убью! — только и могла я произнести. — Так как же зовут твоего Клекота?

— Какого Клекота?

— Боже, дай мне терпения! Не этого же, а того, твоего! Которого мы ищем!

— А, того. Ты ведь слышала — Марцысяк.

— А я бегаю по учреждениям и спрашиваю про Клекота! Чтоб тебе лопнуть!

— Я думал, ты знаешь, Клекот — это прозвище.

— Откуда мне знать? Только и слышу — Клекот, Клекот, я решила, что это фамилия. Откуда вообще взялось такое прозвище — Клекот?

— А я знаю? Так его с детства прозвали. Да ты не сердись, я думал, ты знаешь. А ты, значит, спрашивала его в кадрах как Клекота?

Никогда в жизни я не была так близка к тому, чтобы стать убийцей собственного сына. А Роберт вечером рассказал все старшему брату, чтобы и он порадовался, и я слышала, как оба моих сына в своей комнате покатывались от смеха.

Пришлось еще раз нанести визит сестре нашего Клекота, и я заставила Роберта сопровождать меня.

На сей раз милое дитя бегало по квартире с машинкой на палочке. Машинка издавала из себя звуки, которым жестяная дудочка и в подметки не годилась. Тут уж всякий разговор с мамой ребенка исключался. Грохот на мгновения стихал, когда дитя убегало в прихожую, но эти мгновения были слишком краткими, мне удалось лишь выяснить, что сестра Клекота что-то слышала о чертежной доске и что с этой доской что-то случилось. В голове не только вертелись, но и крепли преступные мысли относительно того, что некоторых сыновей таки следует убивать.

И вдруг воцарилась тишина. Мы обе судорожно дернулись и поспешили в прихожую. Мой сын что-то делал с Машинкой, а сын сестры Клекота, разинув рот от любопытства, не сводил глаз с его рук.

— Теперь я все поняла, — с горечью сказала сестра Клекота. — Эти игрушки мальчику дарит моя подружка, у которой нет своих детей. Она хотела выйти замуж за моего мужа. Мне ее жаль, и я решила — вынесу все!

— Но у ребенка от этого может испортиться слух, — посочувствовала я.

— Вы так думаете?

— Тут и думать нечего, такие децибелы даром не проходят.

— Не знаю, что и делать, — засомневалась сестра Клекота.

На меня снизошло вдохновение:

— Сделайте так. Громогласные игрушки отберите у ребенка и спрячьте. Давайте ему играть только тогда, когда ваша приятельница приходит в гости.

Сестра Клекота просияла, идея пришлась ей по душе.

— Ну, в таком случае я вам признаюсь, — сказала она. — Доска у меня в кухне. Правда, я не уверена, что ваша или брата, но на ней исключительно удобно раскатывать тесто. Не хотелось бы с ней расставаться, но раз она вам так нужна...

Я полностью разделяла мнение женщины относительно пригодности доски в этой новой функции, заверив ее, что и сама неоднократно использовала ее не по назначению и не высказала претензий. Ободренная моей реакцией, сестра Клекота провела меня в кухню. Доска как раз использовалась в ее новой функции, и я с ходу определила — это не та. На всякий случай я все же осмотрела ее снизу, но никаких следов переделки не обнаружила.

— Это доска вашего брата, — сказала я. — Но, может, вы вспомните, что стало с моей?

Оба наших сына по уши были заняты раскручиванием машинки, разговору ничто не мешало. Сестра Клекота нежно погладила доску.

— А я уже испугалась, что вы ее у меня заберете. Знаю, конечно. Когда мы собирались переезжать, много было хлопот с перевозом вещей. И когда обнаружилось, что у брата две чертежные доски, мы решили, одна лишняя. Эту я взяла, брата как раз не было дома, пришлось самой паковаться, ну я и отдала вторую соседу, тому, что жил с нами на одной лестничной площадке.

— А кто он?

— Вроде инженер. Нет, архитектор, вспомнила! Еще помогал мне паковать вещи. Я спросила, не нужна ли ему доска. Сказал — возьму, пригодится. Вы не подумайте, я знала, что она чужая, и предупредила соседа, если хозяин объявится — придется отдать. Человек он порядочный, отдаст обязательно. Хотите, я ему записку напишу?