И вот несколько легковых автомашин одна за другой идут на полной скорости по узкой бетонной дороге. Кругом пологие, плавно очерченные возвышенности и впадины пустынной жёлтой степи. Ещё один спуск… Небольшой поворот… Снова подъем, и сосед по машине толкает меня локтем в бок:

— Смотри. Вот он, космодром. Космодром!..

Я смотрю на него, как говорится, в оба глаза. Но ничего фантастического, марсианского что-то не обнаруживаю. Сосед по машине, видимо читая мои мысли, подтверждает:

— Да, для кино это, конечно, не товар.

Перед нами разбросано несколько трех — и четырехэтажных кирпичных домов довольно стандартного вида, несколько длинных одноэтажных построек барачного типа, пять-шесть финских домиков и единственное крупное здание — возвышающаяся надо всем этим посёлком огромная, массивная коробка монтажно-испытательного корпуса (МИКа), кажущаяся тут, среди окружающей её мелкоты, ещё более огромной. Так, наверное, смотрелись когда-то величественные готические храмы среди приземистых жилых домов средневековых городов.

А кругом степь. Пустая рыжая степь до самого горизонта.

В общем, ничего марсианского… Марсианское ещё ждало меня.

Впрочем, и в МИКе, куда меня с утра привёл Королев, тоже было на что посмотреть.

Мы привыкли представлять себе ракету в вертикальном положении, с носом, нацеленным в зенит — туда, куда она устремится в минуту пуска. А в МИКе ракета лежала. Лежала, растянувшись во всю свою многометровую, чуть было снова не сказал «высоту», хотя в данном случае это правильней было бы назвать длиной. Её тело покоилось на специальном устройстве, так называемом установщике, представлявшем собой комбинацию сильно растянутой железнодорожной платформы с подъёмным краном, способным поворачиваться в вертикальной плоскости. Рельсы, на которых стояли тележки установщика, уходили под широкие ангарные ворота корпуса, а дальше тянулись несколько километров по степи — к стартовой позиции.

Я уже говорил, что любой предмет, по природе своей предназначенный для существования на вольном воздухе, в помещении кажется большим по размерам, чем он есть на самом деле. Но трехступенчатая ракета-носитель с пристыкованным к ней космическим кораблём не только казалась, но и в действительности отличалась размерами весьма внушительными.

Какая же силища нужна, чтобы поднять эту штуку в воздух, вывести за пределы атмосферы да ещё притом разогнать до умопомрачительных космических скоростей, — такая мысль не могла не прийти в голову.

И чтобы увидеть источники этой силищи, не было нужды далеко ходить: на торце лежащей ракеты из зеркально сверкающих круглых титановых днищ пяти блоков первой и второй ступени торчало двадцать раструбов — камер мощных ракетных двигателей РД-107 и РД-108, созданных в конструкторском коллективе академика В.П. Глушко. Рядом с ними раструбы рулевых двигателей, расположенных на периферии каждого блока, казались миниатюрными. И все это выглядело чрезвычайно красочно: полированно-серебристые днища блоков, золотистый металл раструбов двигателей, ярко-красные предохранительные заглушки…

Космический корабль, замыкавший ракету с другого конца, выглядел, если судить с позиций чисто зрелищных, гораздо более скромно: он был заключён в мягкий стёганый чехол, который полагалось снять только на стартовой позиции, перед самым пуском.

Всю эту впечатляющую технику мне показали — каждый по своей епархии — ведущий конструктор космического корабля Олег Генрихович Ивановский и заместитель ведущего конструктора ракеты-носителя Юрий Павлович Антонов, попечению которых меня поручил Королев, сам отправившийся дальше в обход хозяйства космодрома. Нетрудно понять, что для обоих ведущих конструкторов появление моей персоны было далеко не подарком, у них и без меня дел имелось, как говорится, выше головы. Тем не менее никаких внешних проявлений своего недовольства по этому поводу они не высказали, все подробно показали, рассказали и ответили на все мои вопросы, в том числе и на такие, которые отнюдь не характеризовали меня как крупного специалиста в области ракетно-космической техники. Словом, встреча была вполне доброжелательная. Более того, ведущий конструктор космического корабля даже сейчас, когда нас связывает многолетняя дружба, продолжает, глядя на меня почти правдивыми глазами, утверждать, что с первого же момента был очень рад знакомству со мной. Воспитанный человек!..

Правда, один раз он поступил со мной вполне бесцеремонно. Когда по ходу подготовки космического корабля дело дошло до операции, связанной с монтажом агрегата, содержащего пороховой заряд, ведущий конструктор изящным жестом указал на дверь, а попросту говоря, вытурил из МИКа всех, кто непосредственно не участвовал в этой операции. Естественно, среди этих «непосредственно не участвующих» оказался и я. На сей счёт порядки на космодроме действовали весьма жёсткие.

Но то было через несколько дней. Придя же в МИК впервые, я увидел в нем немало интересного. Хотя, конечно, интерес, который не могли не вызывать у меня, как у любого инженера, ракета-носитель и космический корабль, носил характер прежде всего чисто технический. Это был интерес профессионала, специалиста в одной отрасли, к результатам труда коллег, работающих в отрасли смежной. Тем более что многое из увиденного в тот день «в сборе» я раньше уже видел по частям, так сказать, «россыпью». Тот же космический корабль, например. Ничего эмоционально подавляющего пока передо мной не было. Эмоционально подавляющее я увидел несколькими часами позже.

Несколькими часами позже меня позвали к Королеву.

— Садитесь, поедем на стартовую позицию, — сказал он.

И мы поехали на стартовую позицию. Вот где я раскрыл рот от изумления! Прямоугольный бетонный козырёк размером с хороший театральный зал нависал над огромной ямой — нет, не ямой, а хочется сказать: провалом, впадиной в поверхности земного шара. На козырьке вокруг многометрового круглого отверстия раскрывался гигантский металлический ажурный цветок (когда сюда привезут ракету, этот цветок сомкнётся вокруг неё) — система опор, мачт, ферм обслуживания. В нескольких десятках метров — чуть-чуть возвышающийся участок грунта, плотно утыканный бетонными надолбами и торчащими глазами перископов. Под ним, глубоко в земле, располагается бункер, в котором сосредоточено управление пуском ракеты.

Сейчас мы все это тоже хорошо знаем по фотографиям и кинофильмам. Поэтому мой рассказ вряд ли сможет вызвать у читателя то чувство изумления, которое возникло у меня при виде стартовой позиции. Но никакая фотография, никакой кинематограф не передают главного — масштаба этого сооружения!

Помните, как Ильф и Петров в своей «Одноэтажной Америке» описывали знаменитый кэньон в штате Аризона: «Представьте себе вот что. Берётся громадная горная цепь, подрезывается у корня, поворачивается вершинами вниз и вдавливается в ровную, покрытую лесами землю. Потом она вынимается. Остаётся как бы форма горной цепи. Горы — наоборот. Это и есть Грэнд-кэньон, Великий кэньон… Зрелище Грэнд-кэньона не имеет себе равного на земле. Да это и не было похоже на землю. Пейзаж опрокидывал все, если можно так выразиться, европейские представления о земном шаре… Мы долго простояли у края этой великолепной бездны…»

Так вот, вся разница между Грэнд-кэньоном и впадиной космодрома заключается разве что в том, что последняя могла бы быть изготовлена при помощи не горной цепи, а одной горы, правда горы изрядных размеров, да ещё в том, что вдавлена эта гора была не в землю, покрытую лесами, а в голую степь. Ну и, конечно, самое главное: Грэнд-кэньон сработала природа, а «кэньон» на космодроме — дело рук человеческих! А в остальном полное сходство.

Я тоже «долго простоял у края этой великолепной бездны».

Сейчас, когда я пишу эти строки, мне приходится делать некоторое внутреннее усилие, чтобы восстановить в себе то восприятие космодрома в целом, которое возникло у меня при первом знакомстве с ним. Наверное, в этом есть своя закономерность: виденное много раз неизбежно начинает казаться обыденным. Особенно если на фоне этого неоднократно виденного произошли события, сами по себе оставляющие в памяти прочный и яркий след. И, если вдуматься, люди от действия упомянутой закономерности многое в своей жизни теряют… Но повисшая над пропастью стартовая позиция каждый раз, при каждом свидании с нею, смотрится будто впервые. Сильное это зрелище, ничего не скажешь!..