На восемьдесят пятом километре пришло второе дыхание. Вообще оно могло бы прийти и пораньше. Теперь оно мне было как-то ни к чему. Шеф не мог бросить меня среди полей, но и остановиться он тоже не мог. Это сорвало бы пробег. Пришлось бы бежать сначала.

Мы ворвались в Лугу вечером. На вокзальной площади меня поймали и успокоили. Говорят, я порывался бежать почему-то в Монтевидео. Но об этом я узнал уже утром от санитаров. Шеф к этому времени пробегал Псков. Он мне оставил записку: «Петя! Когда будете бежать обратно, подумайте о первой главе диссертации. Дышите только носом!»

Я бежал, дышал носом и думал о первой главе. За сто тридцать километров многое можно передумать. Я понял, почему у шефа так много идей. Если бы я добежал с ним до Харькова, моя диссертация была бы готова. Ее осталось бы только записать.

Это была бы по мне хорошая память.

Я решил сделать жене приятное. Сумма, которой я располагал, была не очень значительна, но все же. Я мог сделать жене приятное на три рубля. Если бы я делал приятное на три рубля себе, то все было бы понятно. Я хочу сказать, что не возникало бы вопросов, как их употребить. Но в данном случае многое было неясно. Я подумал и зашел в магазин, где не было винного отдела. Проявил силу воли. Я зашел в магазин «Рыба».

Там была очередь к мутному зеленому аквариуму, на дне которого лежали темные рыбы.

– Сом! – сказала женщина впереди. – Царская рыба!

Позже я узнал, что царская рыба – это форель. Она перевелась вместе с царями.

Подошла моя очередь. Продавщица выловила указанного мною сома и с ожесточением хлопнула его палкой по голове. Звук был такой, будто выстрелила пушка на Петропавловке.

– Будет знать! – ласково сказала продавщица.

Через минуту я выходил из магазина с увесистой рыбиной, завернутой в газету. В городе был час пик. Из проносящихся автобусов торчали женские сумочки, ботинки и другие части туалета. Газета под мышкой намокла и прилипла к сому. Радужное настроение улетучивалось с каждой минутой.

Подошел автобус с креном на правый бок. Из раскрытых дверей выпал какой-то старичок, а я был вдавлен на его место. Осторожно, но вместе с тем настойчиво я стал ввинчиваться в толпу. Когда я был уже посередине, сзади раздался возмущенный женский голос:

– Прекратите хулиганить! Удивительное безобразие!

Я оглянулся. Ничего удивительного я не обнаружил, за исключением некоторого волнения.

– Ой! – завопил мужчина в плаще. В голосе его было столько ужаса, что мне стало стыдно за него. Волнение в машине достигло нескольких баллов.

– Он скользит! Держите его! – кричали наперебой.

– Это рыба! – закричала женщина. – Это, кажется, сом. Я морду видела!

Я похолодел. Левой рукой я попытался нащупать своего сома, но обнаружил под мышкой только обрывки мокрой газеты. Судя по всему, сом был еще там, у самой двери.

– Товарищи! – спокойно сказал я. – Это мой сом. Передайте мне его, пожалуйста.

Автобус даже качнуло от всеобщего возмущения.

– А вот пятнадцать суток получишь, тогда узнаешь, – пообещал мужчина в плаще.

– Берите его за жабры, – посоветовал кто-то.

– А где он?

– Да не сома, а этого типа! Надо сдать его в отделение.

Я понял, что меня сейчас возьмут за жабры.

– Граждане, успокойтесь! – сказал я. – Сом мертв. Он безвреден.

– А кто мне капрон прокусил? – донеслось сзади.

– Не знаю. Спросите вашего соседа.

– Ну ты мне поговори! Поговори! – отозвался сосед.

Автобус с увлечением занимался поимкой сома. Сом оказался на редкость подвижен. Порой казалось, что в автобусе хозяйничает целый косяк сомов. Было такое впечатление, что они расплодились. Сом возникал то впереди, то сзади, а иногда в трех местах одновременно. Схватить его никому не удавалось. Он был скользкий.

Наконец мне удалось выбраться на улицу. В заднем окне отъезжающего автобуса я увидел морду сома, который нагло ухмылялся.

– Три рубля, конечно, тю-тю! – сказала жена дома.

Бесполезно было рассказывать о моей борьбе за сома. Я промолчал. А часа через три к нам в гости пришла приятельница жены. Она была возбуждена, плащ на ней был помят и подозрительно блестел.

– Вы не представляете! – сказала она. – Всю дорогу в автобусе ловили какого-то сома. До чего дошло хулиганство! Голову нужно отрывать за такие вещи.

– И что, поймали? – спросил я.

– Да нет же, нет! – сказала приятельница.

И я преисполнился гордости за своего сома.

Внезапно выяснилось, что нашему институту исполняется семьдесят пять лет. Для такого возраста он сохранился вполне прилично. Многие в его годы уже впадают в старческий маразм. А наш институт еще нет.

Все сразу почувствовали, что эту дату надо чем-то ознаменовать. У нас в лаборатории принято ознаменовывать любое событие новыми достижениями. И на этот раз мы хотели сделать так же, но вспомнили, что только что ознаменовали этими достижениями Новый год.

Мы ломали головы, когда пришел шеф и внес ясность. Оказывается, в этот раз можно обойтись без новых достижений, потому что будет проведена какая-то научная грандиозная конференция. А на ней мы будем рассказывать о тех достижениях, которые уже были.

Шеф сказал, что народу будет тьма.

Все стали готовиться. Шеф решил доложить главу своей докторской диссертации, которая в свое время подверглась сокращению из-за слишком большого объема. Рыбаков взял дипломные работы своих студентов за ряд лет и компоновал из них доклад. А я от нечего делать написал на двух страницах сообщение, в котором предлагал новую модель атома. В этой модели не было отрицательных и положительных частиц, а были только частицы, меняющие знак. Они меняли знак очень быстро, отчего и возникали электромагнитные колебания. Я считал, что таким образом мне удалось объяснить дуализм «волна – частица».

Мне очень понравилась моя модель, и я уже предвкушал аплодисменты зарубежных коллег, которые приедут на нашу конференцию.

Когда мы пришли на пленарное заседание в актовый зал, я совсем обрадовался. Мне было приятно, что такое количество народу узнает наконец, как выглядит атом. Но оказалось, что выступить в актовом зале мне не дадут. Мне разрешалось потрясти основы физики лишь на заседании секции.

Ну, секция так секция. На следующий день перед выступлением мы собрались в лаборатории и прочитали друг другу наши доклады. Это была репетиция. Кроме нас присутствовал Гена и лаборантка Неля. Она ничего не понимает в науке. Но очень болеет за лабораторию. К моему докладу подошел Лисоцкий, который пронюхал про новую модель атома.

После докладов у нас разгорелась научная дискуссия. Особенно досталось мне. Шеф назвал меня «резерфордом с маленькой буквы».

– Наш резерфорд с маленькой буквы, – начал он, – не учел того обстоятельства, что...

И дальше он в очередной раз продемонстрировал свою эрудицию.

Репетиция прошла хорошо, и мы в том же составе пошли на секцию. У нашей секции было какое-то длинное название. Я его не запомнил. Секция помещалась в учебной лаборатории, рассчитанной на двадцать пять человек. В аудитории сидела женщина-секретарь и скучала.

– А где слушатели? – спросил шеф.

– Как где? – удивилась женщина и показала авторучкой на нас. – Вам что, мало? На других докладах было и меньше.

– Ну, тогда начнем, – упавшим голосом сказал шеф. Мы заняли места, и шеф объявил нам о начале заседания секции. Потом мы один за другим прочитали наши доклады и провели по ним ту же самую дискуссию, что за полчаса назад в лаборатории.

Правда, шеф не назвал меня «резерфордом с маленькой буквы», потому что женщина вела протокол. Шеф выразился дипломатичнее.

Хотя бы один зарубежный ученый пришел! Или кто-нибудь из соседней лаборатории заглянул! Ни одного человека. Мы так и просидели вшестером, правда, с протоколом. Обычно наши внутрилабораторные разговоры не протоколируются.