Затем последовало назначение офицеров. Всех произвели в следующий чин, а солдатам пожаловали по два пиастра. В заключение церемонии к жителям обратились с напыщенной прокламацией, до которой им, в сущности, было мало дела. Таким образам в Уресе произошла революция.
Новое правительство сейчас же дало знать себя, ознаменовав свое вступление насильственным займом у богатых коммерсантов и местных банкиров.
Каждое правительство нуждается в деньгах для устройства — и весьма естественно, что достает их там, где может, то есть берет у тех, кто их имеет. К тому же, местные обыватели, привыкшие с незапамятных времен к пронунсиаменто, заранее знали, чем кончится эта история; а потому заплатили с покорностью.
В общем, все остались довольны результатом пронунсиаменто: президент и его сообщники были удовлетворены; народ спокойно согласился на все; негоцианты и банкиры выдали деньги, не сказав ни слова. Все шло прекрасно; толчок был дан, оставалось только следовать по намеченному пути.
Но, к несчастью, дело почти тотчас же приняло дурной оборот, неизвестно но какой причине, к великому удивлению новых правителей.
Прошло каких-нибудь два-три часа. Вдруг на всех улицах города объявились баррикады. Во всех церквах забили в набат; послышался треск пальбы и выстрелов из пушек. Одним словом, в Уресе произошло форменное восстание; всюду дрались с остервенением.
Как же это случилось? Откуда внезапная перемена в городе, обыкновенно таком тихом и безмятежном?
Сейчас объясним все; но для этого заглянем несколько назад.
Расставшись с доном Мануэлем, дон Торрибио отправился к своим спутникам, ожидавшим его на лошадях во дворе дворца.
Небольшое войско медленно проезжало через главную площадь; в тот момент, когда оно поравнялось с одним из домиков, в окне последнего приподнялась тюлевая занавеска; в образовавшееся отверстие проскользнула маленькая ручка и бросила цветок так ловко, что он упал прямо на плащ молодого человека; одновременно с этим послышался прелестный голосок, который пролепетал с необыкновенной нежностью только одно слово, которое для влюбленного имеет столько прелести.
— Recuerdo12.
Дон Торрибио прильнул к цветку губами и, устремив пылающий взгляд на таинственное окошечко, тихо ответил:
— Carino!13
— Siempre tuya!14
Последние слова долетели, как шелест, до ушей молодого человека; затем ручка исчезла, и занавесь снова опустилась.
Дон Торрибио тяжело вдохнул, поцеловал цветок, и, спрятав его на сердце, поехал дальше.
Вскоре маленькое войско остановилось. Дон Торрибио, посоветовавшись со своими спутниками, решил распустить их; каждый поехал в свою сторону; начальник остался один.
Пришпорив коня, он скоро выехал за пределы города.
Окрестности Уреса в высшей степени живописны; но дону Торрибио некогда было любоваться пейзажем; он то и дело подгонял свою лошадь; он упорно искал чего-то глазами, но все не находил.
Он скакал галопом по берегу реки Соноры, покрытому роскошной растительностью, около часа, и вдруг остановился, посмотрев вокруг себя испытующим взглядом. Убедившись, что не ошибся, он взял левее и среди массы зелени, в которой он утопал, сразу отыскал тропинку и решительно въехал на нее, пришпорив коня. Через десять минут он очутился на узком песчаном берегу. Напротив, на расстоянии одного выстрела, высился довольно большой остров, покрытый густым лесом.
Молодой человек пустил лошадь в воду и, опустив уздечку, сказал:
— Ищи брод!
Умное животное, предоставленное самому себе, понюхало воду, потом вдруг двинулось в сторону и уверенно пошло вперед. Через пять минут оно уже подходило к острову, не замочив даже подпруг седла.
Проехав несколько минут по берегу, дон Торрибио направился к группе скал, за которыми скрылся; найдя опять тропинку, он углубился по ней в чащу леса и вскоре выехал на лужайку, на краю которой виднелась палатка; у входа ее стоял человек, облокотившись на ружье; это был Лукас Мендес. Заметив дона Торрибио, он улыбнулся и сделал несколько шагов к нему на встречу. Дон Торрибио сейчас же соскочил с лошади, дал ей корму и подошел к Лукасу Мендесу.
Старик не имел почти ничего общего с тем человеком, которого мы представили читателю в начале нашей истории. Все в нем изменилось. Хотя человек оставался тот же, но это не был больше знакомый нам Лукас Мендес; в нем появилась гордость, решительность и властность, которых дон Торрибио раньше не замечал в нем и которые очень удивили его и произвели на него сильное впечатление. Сам не зная почему, дон Торрибио волновался, видя старика совсем преобразившимся; он невольно чувствовал к нему и уважение, и дружбу, и участие.
Лукас Мендес был в изящном охотничьем костюме, красиво облегавшем его стать.
Он вторично улыбнулся, заметив удивление молодого человека, на лице которого читал, как в книге, каждое движение его души.
— Ну, пойдем! — сказал он ему. Он вошел первый в палатку. Стол, состоявший из доски, положенной на два бочонка, был покрыт дичью, ветчиной и прочими блюдами, было также несколько бутылок французского вина и бутылка коньяку; два деревянных обрубка заменяли собой стулья.
— Закусим, — сказал Лукас Мендес. — Вы, наверное, проголодались после такой долгой езды, ваша милость!
— И даже очень! — ответил молодой человек, с улыбкой кивнув головой, точно желая отогнать преследовавшие его мысли.
Но и во время еды он был озабочен. Лукас Мендес не спускал с него глаз.
— Вы удивлены? — спросил он.
— Признаюсь! — откровенно ответил дон Торрибио.
— Перемене, произошедшей во мне?
— Вы угадали; эта перемена так велика, что я насилу узнал вас.
— Хорошо, — сказал старик с загадочной улыбкой, — но это еще не все: вы увидите нечто другое! А эта невероятная перемена? Она очень естественна, ваша милость. Скоро я достигну цели, которой добиваюсь многие годы. Я сдержал свое обещание, исполнив клятву, данную двадцать лет тому назад; удовлетворение, которое я испытываю, думая о желанном результате, совершенно преображает меня.
— Странная метаморфоза! — задумчиво проговорил молодой человек.
— Подождите еще несколько дней, и она будет доведена да конца.
— Вы знаете, Лукас Мендес, я до сих пор все еще не могу понять вас.
— Потерпите еще немного, и вам все станет ясно!
— Это ваше дело; но во всем этом меня интригует одна вещь: мне иногда кажется, что вы и дон Порфирио преследуете одну и ту же цель.
— Почем знать? — сказал старик со странным выражением.
— Ну хорошо! Через несколько дней я наконец все узнаю.
— Вероятно,
— Слава Богу, меня не касается эта ненависть и месть; я счастлив, что ничего подобного не испытываю; я один на свете, мне не у кого спрашивать никаких отчетов.
— Почем знать? — снова сказал старик, пристально посмотрев на него.
— Что вы этим хотите сказать? — удивился молодой человек.
— Ничего, ваша милость, это я сам с собой говорю,
— Как я рад, а то вы меня напугали. Но, — проговорил он, осушив бокал, — не пора ли нам заняться делами?
— Як вашим услугам, ваша милость! Дон Мануэль приказал собрать все войска, состоящие при Уресе: около четырех тысяч человек; но из них по крайней мере тысяча шестьсот перешли на нашу сторону; они не тронутся из казарм до приказа дона Порфирио.
— Отлично! Через двое суток дон Порфирио приведет войско в тысячу сто человек — солдат и охотников. Они нагрянут на неприятеля, как снег на голову. Да, на этот раз негодяю несдобровать! Однако, как он хитер!
— Да, он хитер и изворачивается двадцать лет, должен бы, кажется, устать. А у вас не имеется людей?
— Извините! Я набрал двести пятьдесят охотников, храбрых и преданных людей, с Кастором во главе; по одному моему знаку они все готовы положить за меня головы.