А этот необычный день он будет помнить всю жизнь. После обеда, когда термоса с пшенной кашей были дружно опорожнены бойцами, поступила команда: личному составу батальона собраться в березовой роще. Мишка мыл котелки — свой и Гнатов.

— Кончай розмуваты, пишлы! — выскочив из окопа, бросил на ходу Байдебура. Мишка поспешил за ним…

— Батальон, сми-ирно! — зычно скомандовал комбат, когда все роты построились. И стал докладывать стоявшему здесь, на полянке, полковому начальству. Мишка впервые видел командира с тремя шпалами на петлицах комполка, «батю». Потом последовала команда «вольно!», и комбат начал вызывать из строя бойцов: отличившимся в последних боях вручались боевые награды. Бойцы четким шагом подходили к комбату, докладывали, и командир полка прикреплял к гимнастерке орден или медаль.

Мишка с волнением глядел на эту торжественную церемонию, в некоторых из награжденных узнавал знакомых солдат. И вдруг комбат назвал его, Мишкину, фамилию! «Может, в батальоне еще есть Богданов?» На младший сержант, стоявший рядом, подтолкнул его:

— Иди, иди, це тебе выкликають.

И Мишка пошел на негнущихся ногах к комбату. Из шеренги тот виделся совсем недалеко, а тут вдруг как-то разом отдалился.

— Рядовой Богданов за проявленную храбрость при взятии населенного пункта Русский Брод награждается медалью «За отвагу».

И комбат ловко прикрепил к гимнастерке юного пулеметчика сверкающую на солнце медаль.

— Служу Советскому Союзу! — выпалил Мишка.

Но получилось негромко, и Мишка смутился, затоптался на месте. Командир полка обнял его и поцеловал:

— Молодец, сынок…

Странное дело, у Мишки отчего-то подкатил к горлу комок, но он тут же с большим усилием проглотил его.

Да что он, мальчишка что ль! Раскис! Дурень! Четко повернулся и пошел в строй. Байдебура ободряюще похлопал его по плечу.

Вручение наград продолжалось. Гнат получил орден Красной Звезды, посмертно наградили орденом Боевого Красного Знамени Ивана Семенихина. Но до Мишкиного слуха уже смутно доходили называемые фамилии. Он был далеко отсюда — в родном Казачьем.

…Метет, беснуется на улице пурга, а он, первоклассник, с тряпичной сумкой за спиною, упрямо пробирается в сугробах к школе. До нее не так уж и далеко: вон маячит у церкви в разгулявшейся метельной кутерьме. Но настырный ветер валит с ног, снежная крупка больно сечет лицо — и холод нестерпимый. Руки окоченели, глаза от слез еле видят. Но идти надо, ведь уроков не отменяли.

В класс пришли только три ученика — Шурка Лукьянова, круглая отличница, Минька Тихонов, тихим поведением оправдывавший свою фамилию, и он, Мишка Богданов. Учительница, Наталья Михайловна, встретила ребят ласково, погладила по головам — молодцы, не побоялись пурги! — помогла им раздеться. Уроков в этот день не было — Наталья Михайловна часа два читала им интересные волшебные сказки — про Синдбада-морехода, про Али-бабу и разбойников. Потом отпустила домой.

В начале войны учительница куда-то уехала из села: прошел слух, что ее, знающую немецкий язык, послали учиться на разведчицу, но точно никто не знал. Школа с приходом немцев сгорела. Много воды утекло в Вор-голе с того незабываемого метельного дня, а вот же до мельчайших подробностей припомнился он сейчас, в солдатском строю. Знать, командирово слово «молодец!» навело его на это сладкое воспоминание, напомнило ту далекую похвалу учительницы: да, похвала — не хула, на всю жизнь остается с человеком, потому что придает ему крылья…

— Батальон, разойдись!

Команда резко вывела Мишку из далекого и невозвратного времени.

На другой день Байдебуру вызвали в штаб батальона. Вернулся он через час, загадочно улыбаясь.

— Ну что, товарищ младший сержант? — не удержался от вопроса Мишка.

— Я теперь тебе не младший сержант!

Мишка непонимающе воззрился на Гната.

— А ось побачь сюды! — И Байдебура ткнул пальцем на петлицы: на них красовалось по два треугольника. Ого, повышение!

— Поздравляю, товарищ сержант! А что ты улыбаешься?

— Та хиба ж мени и улыбатись нельзя! Шо-шо, покыдаю я тебе…

— Как покидаешь?

— В полковую розведку переводять.

— А я? Как же я?..

Мишка враз сник: он успел привыкнуть к Байдебуре, как к родному брату. И вот-те на — раздружают!

— Первым номером будешь, Михайло. Приймай кулемет и ще дуще бей хрицев!

— Дядя Гнат, можно, я с тобой в разведку?

Сержант перестал улыбаться, посерьезнел:

— Та мени шо, я не против. А як выщее начальство дозволить, чи ни…

— А ты сходи, дядя Гнат… товарищ сержант!

Байдебура, к радости Мишки, молча выпрыгнул из окопа и зашагал к штабу…

Вернулся он скоро, без прежней улыбки на лице.

— Ну, что?

Байдебура пожал плечами:

— Та говорять, шо мал в розвидку…

Мишка в отчаянии понурил голову.

Гнат быстро наклонился над ним, схватил за дрожащие плечи и приподнял с земли:

— Та пошутковал я, бодай тебе грець! Прости мене, хлопче! Трошки розыграть хотив. Собирай монатки, пойдешь и ты в полковую розвидку! Сечас прийдуть приймать у нас кулемет… Сказалы, шо ты — местный, може, и сгодышься для якого-нибудь заданья. Требуют все отправлять тебя в тыл, насилу уговорыв.

Разведвзвод размещался в просторном блиндаже. Старшина, помкомвзвода, казах Шакен Клычев встретил новичков необычным образом — с бутылкой шнапса.

— Вчера ребята с той стороны принесли, — широко улыбаясь, показывая ровный ряд ослепительно белых зубов, сказал старшина, наливая в солдатские кружки. — Ну, с прибытием! Да и награды, кстати, обмоем, У нас тоже полвзвода — с орденами и медалями.

Он стукнул кружкой об их кружки и выпил до дна. Байдебура не стал жеманиться, тоже опорожнил посудину. Мишка же держал кружку в нерешительности, вопросительно поглядывая на Гната: с одной стороны, не опозориться бы перед старшиной, видать, бывалым разведчиком— ведь ни разу до этого вина в рот не брал, с другой стороны, как же он, подчиненный, может так вот сразу взять и выпить, не подумал бы чего плохого старшина! В то же время и отказаться — еще усмотрит в нем труса. А еще, скажет, в разведку напросился! Вот задача!..

Выручил Гнат:

— Ну, шо отстал, хлопець? Одному несподручно, давай пиддержу! — и он, взяв из Мишкиных рук кружку, отлил больше половины содержимого в свою, стукнулся — Давай, щоб дома не журылись!

Мишка лихо хватнул из кружки и чуть не задохнулся. Закашлялся, вытирая слезы кулаком.

— О, да ты с характером! Молодец, разведчик из тебя получится, — засмеялся Клычев, — Кладите свои вещички, располагайтесь. Вернутся ребята — представлю вас им, познакомитесь. Взвод у нас что надо! Один за всех, все за одного.

Мишке совет старшины располагаться был очень кстати: в глазах у него все пошло кругом, в голове зашумело. И он, бросив в угол вещмешок и зачем-то протянув Гнату автомат, пошатываясь, двинулся к нарам…

Сколько он проспал, Мишка не мог бы ответить. Но, когда открыл глаза и приподнял с соломы тяжелую голову, увидел, что в блиндаже многолюдно. Солдаты — кто чистил оружие у входа, кто чинил гимнастерки — сидели на нарах, весело перебрасывались словами и хохотали.

— Ну и придавил ты, хлопец, по триста минут на каждое ухо! Причастился, говоришь, и ни в одном глазу?

— Насилу оба открыл. Вдоволь послушал, как солома растет.

— Ха-ха-ха!..

До Мишкиного сознания не сразу дошло, что шутки — в его адрес. Насмехаются что ль? Он сполз с нар и, не глядя ни на кого, пошел к выходу.

На свежем воздухе сразу стало легче. Немного привыкнув к солнечному свету, он вдруг увидел сидевшего неподалеку, на бревне, старшину. На коленях — развернутая карта. Заметив новенького, старшина поднялся и пошел навстречу. Мишка сердито угнул голову, видя в нем виновника только что услышанных солдатских подковырок.

— Ну ты чего набычился? — миролюбиво промолвил Клычев. — Нехорошо получилось, ты уж прости меня! Мы еще подружимся. Ты знаешь, как меня в детстве дедушка Нутфулла к лошадям приучал? Посадил пятилетнего на неоседланного скакуна и пустил в степь. Ухватился я, говорят, за косматую гриву и мчусь. Потом, когда старший брат заарканил скакуна, меня насилу от гривы оторвали. И таким, знаешь, потом наездником стал! А вино больше не пей — от него батыром не станешь…