И тут в самый разгар битвы в татарские ряды ворвался воевода со своею свитой. Они прорвались до бунчуков Батыя и Субадай-Багатура, перескакивая через груды трупов и стараясь проломить стену богатырей, стоящих крепко, как башни. Но приняли князя в копья. Ранили коня в ноздри, и он начал метаться во все стороны с криком человечьим. А с князя и шелом упал, и щит с него сорвали. А коня его взяли в копья, и со стен камни посыпались как дождь. Его бы уж на рогатину взял один немчин, да подскакали двое из дружины на выручку. Порубили они копья, и конь стал на ноги. Умчали князя из боя, и тут пал его конь.

Натиск славян ослабел. Оставшиеся в живых ищут спасения в бегстве. Все быстрее наступают победители. Оружие их притупилось от тяжелых ударов. Под ногами у них катаются щиты и блестящие шлемы. Под грудами мертвых умирают живые, задавленные, не тронутые железом. Немногие славяне, наконец, укрываются за стенами, окружающими величественную Десятинную церковь.

…Вечерние тени ложились уже на землю, когда звук рога вернул преследовавших. Победители расположились на киевских стенах и по берегу Днепра, окружив себя цепью сторожей. А между тем в кровавом вечернем небе над страшной ложбиной, что легла между стенами Киева и стенами Десятинной церкви, над телами убитых уже кружил черный ворон. А из степных яруг выходили волки, ожидая безлунной ночи. Два войска расположились на ночлег.

…Вот добрел, наконец, до Киева словутный певец Митуса. добрел до страшной ложбины между двух лагерей.

И вот, не боясь ничего, запевает Митуса свою последнюю песнь.

Поднимаются воины по обеим сторонам, и люди встают на крыше Десятинной церкви на стенах и слушают, как поет Митуса, ибо певцов всегда слушают и редко слышат.

– Кончились добрые времена… И брат брату молвил: «То мое, а и то мое же!» И в княжьих крамолах век человечий сократился. Только вороны грают, трупы, между собой деля. Тут кровавого вина не доста. Тут пир покончили храбрые русичи… И сватов напоили… а и сами полегли… за землю русскую… Свистнула стрела.

Упала на крыше Десятинной церкви девушка, и лилия выпала у нее из волос.

И в ответ свистнула стрела! И ударила в открытый лоб татарина!

Пал татарин со стены, и только закружилось в воздухе перо голубое цапли.

И тотчас стрелы омрачили воздух. И поднял лилию Митуса, и засмеялся, и слезы потекли у него по лицу.

И начался бои. Но и он не заглушил хохота Митусы…

Первым зданием города было придорожное кафе – стеклянный ящик, занавешенный изнутри белыми шторами. На двери болталась табличка «ЗАКРЫТО». Приезжий остановился. Возникло и пропало тиканье часов. Приезжий разжал кулак и посмотрел на спичечную коробку.

– Ящерица… – сказал он. – Это я, здравствуй, ящерица… Я накормлю тебя, маленький крокодил… А теперь смотри не высовывайся из коробки. А то придут пионеры, и ты умрешь. Они положат тебя в банку с формалином и сделают из тебя наглядное пособие… Потому что наука требует жертв, искусство требует жертв, любовь требует жертв, и черт его только не знает, что не требует жертв… Все требуют жертв, и никто не догадывается, что живые помогают прогрессу больше, чем покойники… А теперь я посплю, ящерица.

Он выбрал местечко на зеленой траве, неподалеку от дверей кафе, подстелил плащ и улегся удобно и привычно.

– Я очень долго шел, а теперь я посплю, – сказал он. – Сплю.

По потом он приподнялся на локте.

– Батальоны все спят, – сказал он спокойно.

– Сплю… – сказал он. – Сплю… – и снова приподнялся. – Сон, а сон.

– Да… – ответил сон.

– Приснись мне, – сказал приезжий.

– Ладно, – сказал сон.

– Что-нибудь не очень глупое.

– Ладно, спи.

– Много лет назад я был в одном городке, ну ты знаешь такие города – в торговых рядах продают стиральные машины, сборники фантастики и шифер по справкам горисполкома. В сквере – памятники партизанам последней войны и войны с Наполеоном, а у церкви – пьяные велосипедисты. Утром и вечером мне хотелось поселиться там навсегда, а днем и ночью бежать куда глаза глядят…

– Хватит болтать, – сказал сон.

– Вот говорят, что любовь и голод правят миром, – сказал приезжий. – Интересно бы знать – куда это они правят! Городок-то ведь ждет… Там гуси отскакивают от мотоциклов, там воскресенье не начинается без водки, там в магазине я купил книжку «100 затей для умелых рук» и в речке поймал пескаря. Я не заметил в городке ни любви, ни голода, но я заметил тоску по необыденному. Как ты думаешь – может она править миром?

– Не мешай мне работать! – сказал сон. – Я не могу работать в таких условиях! Сейчас все Другое.

– А что? – спросил приезжий. – Ты мне уже снишься?

– Да. Снюсь! – сказал сон.

– Вся моя беда, – сказал приезжий, – что, в сущности, я никогда не был уверен в том, где я нахожусь. То ли мне здесь снится, что я там, то ли мне там снится, что я здесь. Вот, например, дворник… надеюсь, он мне не станет пылить в нос.

«Вжик, вжик…» – сказала метла дворника, но пыли не было. Так разве что немножко, самую малость.

– В этом городе есть пивные? – спросил приезжий у дворника, когда тот приблизился.

– В этом городе нет пивных, – сказал дворник. – Вы нездешний?

– Я приехал издалека, – сказал приезжий.

– Амнистированный? Или турист? – спросил дворник.

– Вы оригинально мыслите, – сказал приезжий.

– Эх, разве это сейчас ценят, – сказал дворник. – Работаю дворником, а мог бы быть фтизиатором.

– Что такое фтизиатор?

– Откуда я знаю? – сказал дворник.

– Вы, я вижу, тоже нездешний.

– Мы все нездешние, – сказал дворник.

– Слушай, дворник, – сказал приезжий. – По-моему, сегодня должно что-то случиться. Как по-твоему?

– Черт вас знает, – сказал дворник. – Так и шастаете тут, так и шастаете.

– Не твое дело, – сказал приезжий. – Я люблю видеть сны какие мне хочется.

– Это приятно? – спросил дворник.

– Не всегда, – ответил приезжий. – Но всегда чревато. – Чем?

– Событиями, – сказал приезжий. – Тебе не кажется, что сегодня должно что-то случиться?… Уже случилось…

Он так сказал потому, что из-за угла кафе вышли две женщины. Одна средних лет. Другая помоложе.

– Это тебе снится, чудак, – сказал дворник.

– Нет. Это уже не сон, – сказал приезжий.

– Принесите мне чего-нибудь горячего, – попросила та, что постарше.

– Валентина Николаевна, – сказала молодая. – Здесь кто-то спит.

– Ничего. Поспит и проснется, – та, что постарше, наклонилась к спящему. – Ох!… – сказала она, выпрямившись.

– Валентина Николаевна, что с вами? Женщина тихонько засмеялась, потом вытерла слезы и наклонилась снова.

– Спишь, – сказала она. – Ты все-таки пришел, бродяжка… Дай я хоть погляжу на тебя… Похож.

– На кого похож? – спросила молодая.

– Изменился… На себя похож…

– Валентина Николаевна, а кто это?

– Это? Страшный человек.

– Господи…

– Самый большой лентяи на свете. Чемпион лентяев. Старая школа.

– Вы его знаете?

– Немножко. Это мой муж, – сказала она. – Бывший, бывший… Я его не видела полжизни… Она тряхнула спящего за плечо.

– Проснись. Приезжий открыл глаза.

– Ты знаешь, пока я спал, мне пришла в голову одна идея, – сказал он. – Я понял, почему я не люблю ходить в театр… Покупаешь билет, и тебе показывают живых людей, как в трамвае. Но в трамвае это стоит четыре копейки. Конечно, если без багажа. С багажом дороже… Ну ладно, я еще посплю. У меня там был ряд интересных встреч. Я не досмотрел, чем все это кончится.