Я лишь тяжело вздохнул… Этот безудержный воздушно-десантный шовинизм со словами о долге перед Родиной, чести ВДВ, мужестве, славе и так далее… Всё это было мне давно знакомо. Но война в Чечне – это не парад на Красной площади. Здесь побеждает тот, который относится к боевой задаче с прагматичной скрупулезностью, который будет внимательно учитывать все малейшие нюансы предстоящих действий. А шапкозакидательством да пустопорожними разговорами пусть занимаются замполиты где-нибудь в Арбатском военном округе.

– Ну, а потом комбат и говорит им, что он сам пойдет вместе с ними и будет лично руководить подразделением.

– А откуда вы всё это знаете? Вы уж меня извините за такой вопрос… – я чувствовал то, что Дмитрий Викторович говорит сущую правду, но, тем не менее, я не смог удержаться от этого уточняющего вопроса.

– А я же почти всех объездил, кто имеет какое-либо отношение к этому бою. Можно сказать, целое расследование провел, – бесхитростно ответил он. – И переговорил я со всеми. Вернее, почти со всеми. Те двое бойцов, которые остались живыми и невредимыми, были в тыловом наблюдении. Они еще первое время отсиживались втихаря в окопе, а потом просто вниз смылись. И единственным выжившим оказался тяжелораненый солдат. Но он живет где-то в Архангельской области в отдаленной деревне… Короче говоря, адреса его мне так и не дали.

– Понятно, – опять вздохнул я. – Скрывают…

Это явная попытка командования отдалить и заморозить на как можно больший период такой важный источник информации с целью её дальнейшего нераспространения. Значит, это всё происходит неслучайно и им есть (ой, как есть!) что скрывать от своего же народа.

– В пять часов утра 28 февраля 2000 года вся шестая рота, усиленная третьим взводом четвертой роты и разведвзводом, начала выдвижение из места дислокации 104-го полка… Еще не рассвело, как они стали подниматься на эту горку. Все были в бронежилетах и касках. Кроме своего личного оружия несли гранатометы и огнеметы одноразовые, лопатки саперные, один-два боекомплекта в РД, сухой паек… Не говоря уже о спальниках и плащ-палатках… Вот насчет ОЗК не помню… Короче, загрузили их по полной выкладке и даже больше. Но поднялись наверх без происшествий и к полудню почти закончили рыть окопы и укрепления.

– А справа-слева кто-то был из наших войск? – уточнил я обстановку.

Петров помолчал с минуту, после чего тихо, но тяжко выдохнул:

– Щас… Скажу… Подожди…

Я молчал, отлично понимая, как ему тяжело и мучительно больно вспоминать и рассказывать мне обстоятельства гибели единственного сына. В эти минуты отец Петров как бы проживал свою жизнь вместе со своим сыном: взбирался с неподъемным грузом на гору, отрывал лопаткой окоп в каменистом грунте, ставил задачи своим бойцам, ел сухпай, пил обжигающий губы чай, радовался хорошей погоде… И не подозревал о надвигающейся катастрофе… И Дмитрий Викторович в очередной раз с болью в душе переносил это жуткое испытание…

– Вы не курите? – я попытался хоть как-то разрядить возникшую напряженно-гнетущую ситуацию и облегчить состояние отца погибшего лейтенанта.

– Нет. Я не курю, – ответил он.

Лично я бы с большим удовольствием и облегчением выкурил полпачки «Примы». Не очень-то приятно, но зато хоть руки перестают трястись.

– Их район имел размеры шесть на семь километров… В нем находились первая, вторая и третья роты 104 парашютно-десантного полка, а также вторая рота из 108 пдп… И еще в пяти километрах от места боя на сопке располагалась пятая рота этого же 104 полка.

– Всё началось на следующее утро, когда ещё не рассвело. Наше передовое охранение заметило несколько боевиков, которые, в общем-то, проходили мимо них. Ну, наши их из бесшумных винтовок всех и уложили. Забрали у них четыре или пять автоматов, после чего стали отходить на высотку. А это оказался головной дозор боевиков, и они услыхали сначала щелчки выстрелов и свист пуль, а когда обнаружили трупы своих, то сразу же открыли огонь. Ну, наши добрались до вершины, и все вместе отбили эту первую атаку. Почти сразу вторая и началась эта бойня. Они шли на штурм высоты волнами и практически без интервалов…

– А чей там отряд был?

– Это были басаевские… И хаттабовские отряды. Они передвигались группами по пятьдесят – сто человек.

– А сам Шамиль? – вновь поинтересовался я.

– И он сам там был. Его позывной – «Идрис», – ответил Дмитрий Викторович. – Наши засекли. А с ним около пяти тысяч боевиков шло…

Я знал, что это было басаевское бандформирование общей численностью свыше пяти тысяч стволов, но тут я впервые уяснил для себя, чей же это был радиопозывной.

Какое-то время мы оба молчали.

– Представляешь… – собравшись с силами, заговорил Дмитрий Викторович. – Они там сражались трое суток… Три дня и три ночи. И погибли они практически все… Если не считать того тяжелораненого бойца, который чудом только выжил… И этих двух…

Я не ответил ему ничего. Естественно, что уже в первый день боестолкновения шестая рота начала нести потери как убитыми, так и ранеными. Эвакуации раненых не было никакой, и изувеченные и истекающие кровью десантники продолжали оставаться на этой высоте. В роте, конечно, был санинструктор, а во взводах даже медбратья с медицинскими сумками, но все эти медицинские работники, как правило, назначались командирами из числа таких же солдат-срочников. Об уровне их подготовки и степени профессионализма по оказыванию первой медицинской помощи можно было и не говорить. В лучшем случае, они смогли бы правильно перевязать рану, наложить резиновый жгут для остановки кровотечения, может, даже вколоть тяжелораненому шприц промедола, если он у них был. Ну а потом?! Я с внутренним содроганием представил себе раненых бойцов и командиров, обездвиженных из-за травмы и терпеливо ожидающих своей эвакуации, которая так и не настала… Затем окончилась всякая стрельба, и эти несчастные увидели обходящих поле боя террористов, собирающих оружие и равнодушно добивающих тех, кто еще дышит… Какими же для них были тяжелыми минуты ожидания своей смерти… Которая уже направляется именно к тебе… И ты под гулкие удары сердца смотришь инстинктивно даже не в глаза врагу, а прямо в черный зрачок автоматного ствола… И ждешь с нарастающим до отчаянья ужасом этой яркой вспышки, после которой не будет уже ничего… Ни серого неба и холодной земли, ни дома и школы, ни друзей и девчонок, ни папы и мамы… НИЧЕГО… Никого… Вот и огонь… В одной секунде сольются тупой удар пули, хруст разрушаемой кости, нестерпимо острая боль и непроизвольный глухой стон… Этот последний отзвук человеческой жизни исчезнет, после чего наступит тишина… Мертвая тишина…

«Боже мой… Хоть бы они были без сознания…» – подумал я с затаенным ужасом. – «А если бы я остался там, где меня перевязали? А я-то ползти мог… А этим раненым куда было деваться? Вокруг же духи…»

– А этот раненый солдатик как живой остался? – неожиданно охрипшим голосом задал я мучивший меня вопрос.

Петров ответил мне не сразу, и я терпеливо ждал.

– Его нашли совершенно случайно. После того, как уже всё закончилось и боевики ушли. Он ведь сначала множественные осколочные ранения получил. А потом его еще и попытались добить… Но ему повезло…

– А почему в первые два дня раненых вниз не спустили? – уже вполне резонно спросил я. – Ну, днем опасно, так ведь ночью можно было их эвакуировать.

– Они запрашивали помощь. К вечеру первого дня, чтобы раненых забрать. А во второй день, чтобы поддержали огнем и подмогу прислали. Ничего не было. Ни в первый день, ни во второй, ни в третий… Последний день…

От его мертвого тона я цепенел еще больше. И леденящий ужас охватывал меня всё сильнее и сильнее.

– Что? Некого было послать им?.. – хрипло произнес я.

– Как не было?! – усмехнулся Петров. – На соседних сопках сидели Точно такие же парашютно-десантные роты… Из их же 104 и 108 полков.

Он зашелестел разворачиваемым листом бумаги…

– Сейчас зачитаю… Как мне тогда говорили, так я и записал… Совсем рядом… С севера в полтора километрах от места боя на высотках располагались ротные опорные пункты 2 и 3 парашютно-десантных рот с интервалом в один километр между собой… Причем третья рота – с 27 февраля и вторая рота – с 25 февраля. А 2-я рота 108 полка была на юге от места боя в целых 3-х километрах на высотах 1200—1400 метров…