На Локалито был камзол с красной левой и желтой правой полами, а обтягивающее ноги трико повторяло это сочетание зеркально наоборот. Рукой он указывал на то место, где у людей – у некоторых! – бывает сердце: «Вот здесь я колдун... Втайне от всех!» А потом указал на правую часть груди: «А вот здесь я педераст... Как я влюблен!»

Зеваки хохотали и хлопали в ладоши. Шут начал быстро бить ладонями то по правой, то по левой ноге, подпрыгивать и в такт этим прыжкам выкрикивать:

Он перестал кричать и театрально раскланялся, громко говоря:

– И я, конечно, заслужил бы смертной казни... – он нарочито умолк перед эффектной концовкой, – ...не будь я шутом и дураком!

На какую-то долю секунды толпа затаила дыхание. А потом раздался громовой хохот.

Шут быстро снял свой колпак и начал обходить с ним толпу. Люди подавали щедро.

– Спасибо! Благодарю вас, люди добрые!

– Уберите шута! – прервал всеобщее веселье привыкший приказывать голос.

Незамеченный Мартинесом и толпой из церкви вышел инквизитор. За ним следовали священник и писцы.

– Аутодафе – это не шутка и не представление, – инквизитор поискал глазами кого-то. – Кто отвечает за охрану?

– Ваше преосвященство?.. – командир алебардщиков приблизился к нему, чеканя шаг.

– Вы лично будете отвечать за то, чтобы таких несуразиц больше не случалось до оглашения приговора. Церковь не любит, когда ее вышучивают.

– Слушаюсь, ваше преосвященство! – начальник охраны прищелкнул каблуками и ретировался, очень довольный тем, что выходка шута не возымела более неприятных для него последствий.

Инквизитор и его свита неспешно направились к деревянному помосту в центре площади. Там их ждали разодетые в пух и прах господа из ближайшего окружения мэра. Мартинес сразу решил про себя, что это светские хозяева города. Один из них, одетый чуть попроще, наверняка алькальд, – толстяк с лицом саламандры; другой, изнеженный и женственный в своих движениях, был, скорее всего, из дворян. Обе группы обменялись приветствиями. Его преосвященство осенил всех крестом и проговорил что-то, чего Мартинес не разобрал. Сам инквизитор был высокого роста, но на удивление костлявым, как старая кляча. Подобно большинству высокорослых людей, он слегка сутулился. На нем было пурпурно-красное одеяние из самого дорогого атласа. На груди покачивался сравнительно небольшой, с человеческую ладонь, золотой крест, осыпанный рубинами. Время от времени инквизитор запускал руку в карман, доставал что-то оттуда и отправлял в рот. Мартинес не видел, что это было, но ему тоже очень хотелось пожевать. В домах, куда он все же заглянул по дороге на площадь, Мартинес не нашел ничего, кроме нескольких пряников да пресной булки. Маловато для голодного дюжего молодца...

Пятеро мужчин поднялись на помост. Писец-секретарь поднял руку, призывая к тишине.

– Аутодафе разрешено начинать! – звучным голосом провозгласил он.

От здания тюрьмы, массивного строения, сложенного из горного камня, которое возвышалось на противоположной стороне площади, к ним приближалась небольшая группа людей. В середине шли двое мужчин, на которых натянули серые санбенито – балахоны без рукавов, с капюшонами, разрисованными языками пламени и черепом со скрещенными костями. Оба они тащили на спинах длинные лестницы. Каждые несколько шагов эти двое останавливались, чтобы передохнуть, приходили в себя и продолжали путь. Мартинес сразу понял, что они-то и есть осужденные. Оба наверняка прошли через пытки на дыбе – на этот счет у Мартинеса глаз был наметан.

Осужденных сопровождали палач и четверо его подручных. Они держали в руках толстые веревки и фитильные запалы. Мартинес обратил внимание, что по некоторым признакам меньший из двух заключенных, видимо, женщина. Сложения она была скорее хрупкого, и тащить на себе лестницу было для нее мукой мученической. Конвоировали эту группу шесть алебардщиков. Они, очевидно, отвечали за то, чтобы осужденные не сбежали. Мартинес презрительно кашлянул. Оба несчастных совсем выбились из сил, куда им бежать – догонят через несколько шагов!

Тем временем группа приблизилась к обоим кострам. Толпа затаила дыхание. Осужденным дали знать, чтобы они положили лестницы на землю, друг параллельно другу. Те подчинились.

– Палач, приступай к делу! – воскликнул священник. Голос у него был высокий, чистый, что никак не вязалось с его тучной фигурой.

– Ложитесь на лестницы, вдоль них! – хрипло прорычал палач. – Только не у самого конца. На пять футов пониже! – он прошелся между лежавшими лестницами и указал точное место, где лечь. – Ноги чтобы были вот тут!

Несчастные не сопротивлялись, но вдруг тот, что поменьше, с рыданием бросился на грудь того, что повыше. Высокий успокаивающе гладил его по спине и что-то шептал ему на ухо, но было заметно, что и он в отчаянии.

Палач оторвал одного от другого.

– Все, будет! Ложитесь, да поживее!

Те подчинились – а что им было делать?

– Привяжите их!

Четверо подручных палача выступили вперед и, привязав бедолаг к лестнице, стянули узлы у них на груди.

– Большого свяжите покрепче! Видите, какой он тяжелый? Сорвется еще, чего доброго! Вы головой отвечаете за то, чтобы такого не случилось! – Палач пожелал лично убедиться, достаточно ли крепко привязан осужденный.

– Так, а теперь поставьте их!

Подручные потащили лестницы и поставили их, прислонив к столбам. Оба осужденных висели теперь на одинаковой высоте над разложенными кострами.

Палач доложил священнику:

– Все готово, святой отец.

Священник кивнул и повернулся к писцу:

– Запишите, пожалуйста, что процедура была соблюдена.

– Слушаюсь, – секретарь сидел за маленьким столом и что-то писал в документе о производстве казни.

Священник посмотрел направо, потом налево.

– По-моему, все готово. Позвольте зачитать приговор? – обратился он к инквизитору.

– Прошу, – коротко ответил тот.

– Начинайте, – махнул рукой представитель дворянства.

– Приступаю к объявлению приговора! – провозгласил священник. Развернул пергаментный свиток и начал громко зачитывать: