— Все это я могу? — пролепетал ошеломленный филантроп.

— Все это вы можете благодаря моему новому прибору,— сказал Миош, выпрямляя спину.

И в порыве восторженности он откусил кусок ногтя.

Ахилл Дюпон-Марианн впал в задумчивость. Беседа происходила в маленькой гостиной сиреневого шелка перед столом, уставленным разнообразными прохладительными напитками. За окнами слышались голоса работниц, поющих песню садовниц:

Ахилл Дюпон-Марианн погладил подбородок кончиками пальцев и глубоко вздохнул.

— Разумеется,— сказал он,— я не могу сделать для них все, чего они заслуживают. Однако ваш новый аппарат предоставляет мне неоценимые возможности. Надо будет подумать, подумать…

А думать он не любил. К тому же было жарко. Миош выпил стакан холодного оранжада, вытер усы и сказал:

— Через две недели у меня все будет готово.

— Ладно,— согласился филантроп.— Лабораторию оборудуете в пристройке рядом с залом флейтистов.

Через две недели напряженной работы за закрытыми дверями с управляемыми взрывами, визгом разгоняющихся приводных ремней, серным дымом и неполадками с электричеством Миош пригласил филантропа в лабораторию и показал ему прибор для изготовления сновидений. Аппарат был очень прост, и казалось удивительным, что никто до Миоша не открыл принципа его действия. Он представлял собой что-то вроде пропеллера с полупрозрачными лопатками, установленного перед светящейся камерой и приводимого в действие часовым механизмом. Разноцветные лопатки, вращаясь, пробегали перед лампой, и лицо спящего освещалось слабым мелькающим светом. Количество оборотов в минуту, чередование оттенков, направление движения воздуха и звон колокольчика, по мнению Миоша, должны были обеспечить управление чьими угодно снами. Он составил сонник на двухстах тридцати семи страницах, в котором записал темы сновидений уравнениями. Однако Ахилл Дюпон-Марианн по-прежнему сомневался. Миош предложил ему испробовать прибор на себе. Но филантроп отклонил это предложение. Ему никогда ничего не снилось. Разве что после слишком плотного ужина предстанет ночью на фоне закрытых век маргаритка, с которой ветер сдувает лепестки. Этого и впрямь было недостаточно. Для эксперимента требовалась более благодатная почва. Да и вообще, Ахилл Дюпон-Марианн не хотел приобретать дурные привычки.

После долгого спора было решено, что для такого рода предприятий лучше всего подходит старший дворник. Он был ленив, чудаковат и довольно туп. Звали его Бравур.

Ознакомленный с сутью дела, Бравур не выказал ни малейшего удивления.

— Ну ладно,— согласился он,— а она у меня перед носом не взорвется, эта механизьма?

— Не бойтесь,— сказал Миош.— Скажите мне просто, что бы вы хотели увидеть сегодня ночью во сне? Как вы путешествуете в экзотические страны? Как встречаете фривольно одетую женщину? Спасаете людей в горах? Плывете на гондоле летним вечером?

Бравур переминался с ноги на ногу, упорно не отрывая глаз от пола.

— Ну же, Бравур,— вмешался филантроп.— Не стесняйтесь. Скажите месье, кем бы вы хотели стать на эту ночь.

— Мне и так хорошо,— сказал Бравур.

— Это вам кажется! — вскричал Ахилл Дюпон-Марианн.— Но каждый из нас, даже когда чувствует себя счастливым, хранит в своем сердце какую-нибудь тайную надежду, какое-нибудь скрытое честолюбивое желание… Говорите… Говорите…

Бравур густо покраснел, энергично пожевал губами и наконец выдавил из себя:

— Я б хотел быть филантропом.

— Что… что?

— Я б хотел быть филантропом,— повторил дворник. И из-под тяжелых кустистых бровей блеснул лукавый взгляд.

Ахилл Дюпон-Марианн чуть было не оскорбился при мысли, что какой-то крестьянин посмел похитить у него его роль, пусть даже во сне. Но очень быстро он понял, как трогательно и лестно для него такое желание простолюдина. Он почувствовал, что эта смелая просьба превозносит, возвеличивает его. Для Бравура стать Ахиллом

Дюпон-Марианном было чудом, мыслимым лишь в грезах. Ему хотелось этого, все равно как ребенку хотелось бы достать луну. Он тянулся к этому всем своим старым плебейским существом. И сколько он ни тянулся, превозмогая себя, расстояние оставалось непреодолимым. Милый Бравур! Как отказать ему в этой иллюзии? Со слезами на глазах и дрожащими от умиления губами Ахилл Дюпон-Марианн протянул руку дворнику и сказал:

— Согласен!

И его пронзило сладостное ощущение, что он отдает частицу себя трудящемуся классу.

Миош тут же принялся листать свой сонник, слюнявя палец.

— Феникс… Филадельфия… Филантроп, вот… Формула 724. Я налажу прибор, установлю его у вас в изголовье, и сегодня ночью вы будете филантропом, дорогой мой, это так же верно, как то, что меня зовут Миош.

Бравур вяло помахал рукой и вышел из замка, волоча ноги.

Ахилл Дюпон-Марианн за всю ночь не сомкнул глаз. Он беспрестанно думал о Бравуре, который в этот самый миг живет жизнью филантропа в замке из розового песчаника с лестницей в три витка, залом тысячи стражников, залом флейтистов и «каменными мешками» для любовных свиданий. Эта мысль почему-то выбивала благодетеля из колеи. Никакие доводы разума не могли его успокоить. Он ворочался в постели. В конце концов он встал, оделся и отправился в поселок, мирно спавший под синим небом, усыпанным мерцающими звездами. Он долго бродил вокруг флигеля, где жил Бравур. Луна бросала резкий свет на стену, увитую плющом. Прижавшись ухом к закрытым ставням, Ахилл Дюпон-Марианн услышал, как ему показалось, мощный храп дворника. «Храпит себе,— подумал он,— он счастливый филантроп, а я, продрогший, мерзну у него под дверью». Ему стало обидно. Он был недоволен своей ночной вылазкой. Залаяла собака, натянув цепь. Ахилл Дюпон-Марианн заторопился к себе.

На следующее утро он пригласил Бравура в лабораторию Миоша. Дворник пришел вразвалку, качая из стороны в сторону головой, с отсутствующим взглядом. Он улыбался каким-то своим внутренним видениям и казался нетрезвым.

— Ну как? — спросил его Ахилл Дюпон-Марианн сдавленным голосом.

Я был филантропом,— ответил Бравур. И блаженно хихикнул.

— Что я говорил? — вскричал Миош, торжествующе сверкнув очками.

— Помолчите, Миош,— оборвал его филантроп.— Вами мы займемся позже, и вы будете вознаграждены по заслугам. Пока меня интересует только Бравур.— Он продолжил: — Итак, Бравур, вы были филантропом?

— Да.

— Вам понравилось?

— Еще бы!

Бравур облизнул губы.

— И что же вы делали, будучи филантропом? — поинтересовался Ахилл Дюпон-Марианн.

Бравур закрыл глаза и невыразительным голосом начал рассказывать:

— О! Здорово было… Спал на мраморе и шелке… Посасывал себе фрукты… Музыку слушал… Все было мое — замок, земли… Я у них спрашиваю: «Ну как дела?» А они: «Еще как, наш благодетель!» А я надуваю брюхо. Весь такой розовый, такой пухлый, в зелененьком чепчике. А во рту пахнет конфетой. А как я уходил, дворники махали туда-сюда метлами и распевали:

— А я кем был в вашем сне? — спросил филантроп.

— Дворником,— ответил Бравур.

Ахилл Дюпон-Марианн сдержал нетерпеливое движение. Он сам был удивлен своим мрачным настроением. Следовало ли ему реагировать на недостаточно почтительное отношение, проявленное к нему всего лишь во сне? Мог ли он отказать этому бедняге в праве на переоценку ценностей, тем более мнимую и временную? Взяв себя в руки, он сказал дружелюбно:

— Хорошо, Бравур. Я рад за вас. Но следующей ночью вы, вероятно, захотите быть кем-нибудь другим?

— Нет,— ответил Бравур.— Я хочу остаться филантропом.