А в центре этого хаоса вдруг мелькнула белоснежная тень — разящая полоска смерти, словно чья-то неприкаянная душа нашла вдруг проход в мир живых и не преминула им воспользоваться, наконец-то обретя свободу. Еще миг и она исчезла за пеленой снегопада.

Фарракс отпрянул, когда грохот накрыл лес. В ужасе, спасая свою жизнь, он метнулся по склону холма — страх гнал его все дальше, а рядом падала земля, горели деревья, жар обжигал плоть, опаляя своим дыханием шерсть животного. И огромные деревья валились на землю, словно умирая, снег растаял и кипящие ручьи затопили овраг. Волк взвился в стремительном прыжке — еще чуть-чуть и он на холме, а за ним спасение — по тропе, через распадок подальше от этого кошмара.

Бешено стучит растревоженное сердце в груди, терзая ребра, уши режет чудовищный грохот, плоть обжигает вода. Еще немного и он вырвется из этой ловушки. Еще немного, но вот что-то тяжелое со страшной силой обрушилось на него сзади. И волк, даже не пискнув, упал как подкошенный. Свет померк в его глазах, наполнившихся тьмой, и мрак придавил его тело к земле. А потом все исчезло…

Когда Фарракс пришел в себя, все уже было кончено. Разъяренные стихии, рушившие мир, наконец угомонились, истощив напор и свои силы, их пыл исчез. Яркое пламя пропало. И сумрак вновь накрыл лес. Уже близился вечер. Тяжелые тучи все так же исходили мягким снежком. И легкий ветерок гулял меж стволов. Стало заметно холоднее.

Фарракс, превозмогая боль в заледеневших конечностях, осторожно приподнялся на лапы, медленно выбираясь из сугроба, что намело за день. Сверху над ним чернел ствол упавшего дерева. Видимо это он был причиной внезапной боли, что обрушилась так внезапно на него. Твердая кора разорвала кожу на затылке и кровь пропитала шерсть, превратившись в хрустящие сосульки, но череп был цел. Растаявший снег, превратившийся в воду, сейчас замерз, образовав вокруг ледяной наст, присыпанный снежным пухом. Было очень холодно, Фарракс весь дрожал. Он очень долго провалялся без сознания в снегу и холод начал проникать в плоть. Сосульки гроздьями свисали с шерсти зверя, волк совершенно промерз до самых костей.

Голова болит, но терпимо, правая лапа искрится резкой болью, но вроде бы не сломана. Часть шкуры с ляхи осталась на земле, когда он рухнул вниз, пробороздив телом по раскаленным камням.

Но, несмотря на все это, Фарракс медленно выбирается из природного капкана и, припадая на поврежденную лапу, взбирается на вершину холма, которой так мечтал достичь. Он останавливается и, оглянувшись назад, удрученно осматривает окрестности. Лишь мертвый покой и тишина встречают его. И тени, что жмутся у корней опаленных деревьев, под стволами сокрушенных исполинов.

Теперь здесь сплошной бурелом — вся поляна внизу усеяна стволами павших в страшной битве со стихиями деревьев. Их обледеневшие тела медленно скрывает слой нового снежка, аккуратно стирающего все черные картины разрушений. А в центре, там, где стояла повозка, зияет глубокая воронка — яма вывернутой и оплавленной земли. И никого больше не видно. Ни тел, ни их останков, ни тем более — выживших. Все исчезло безвозвратно в разъяренном пламени, и Фарракс чуть было не стал еще одной из его жертв.

Все тело ломило от боли, но эта боль ни в какое сравнение не шла с болью в душе. Он потерял целый день по своей глупости и даже чуть не погиб. И сейчас не в состоянии больше охотится. Что же он скажет дома? Махи поймет, она все поймет, но на душе раны так и останутся. Он подвел свою семью и теперь вынужден возвращаться — без добычи и почти при смерти.

Фарракс устало вздохнул и побрел назад к дому. Тело пронзает дрожь, слюни непроизвольно выступающие на губах мерзнут и застывают, покалывая немеющие губы. Мрак накатывает на вечерний лес, предвещая скорое наступление ночи.

Вот Фарракс взбирается на знакомый гребень — там внизу у подножия среди корней вывернутой давней бурей сосны его дом, нора, где его очень ждут… Вокруг нет никого, ни единого следа. И мрачная черная тишина терзает уши. Все спокойно… как в могиле.

Спустившись вниз, Фарракс еще раз оглядел скрывающиеся в темноте деревья и подлесок, а затем нырнул внутрь. Сразу же на него из темноты блеснула пара внимательных глаз, пахнуло теплом и знакомым, привычным сердцу уютом. Но уставший волк даже не взглянул на жену. Боль и стыд терзали его страшнее самого свирепого врага. А волчица хоть и была молода, уже имела свой опыт, она поняла все сразу и, не издав ни звука, осторожно легла обратно, положив свою голову на тела мирно спящих детей, согревая их своим теплом. А впереди их ждала мучительная и голодная ночь. Что же будет дальше, они не знали. И лишь пустой желудок тихо напоминал изредка о себе, не надеясь, что его услышат.

Фарракс устало лег в своем углу, сбоку от входа, глаза слипались, но дрожь била уже все тело и плоть мерзла, хотя в норе было достаточно тепло.

Что же теперь делать, как быть? — думал волк. Раненый, он уже не хозяин своей судьбы. И дети, что будет с ними?

Фарракс зевнул и едва не вскрикнул от страшной боли, пронзившей голову. Морда его упала на лапы, силы покинули тело, и зверь провалился в глубокий мрак, отринув все ощущения и весь материальный мир.

Это утро выдалось очень тяжелым. Холод и боль медленно убивали его тело. Фарракс, превозмогая их, попытался встать на лапы, но не смог и рухнул на землю, взвыв от бессилия. В этот миг он люто ненавидел себя и свое беспомощное тело.

Махи же, покормив детей, отправила их на утреннюю прогулку, и прильнула к мужу. Их глаза — бездонные как желтые омуты смерти — встретились, и его боль передалась ей. Так им будет легче вынести тяжесть следующих горестных дней. Они вместе, они рядом и это сильнее смерти.

Махи осторожно коснулась рваной раны на голове Фарракса — кровь запеклась, образовав плотную корочку — и лизнула несколько раз своим горячим языком, убирая грязь и щепки коры, оторванные волосы и куски кожи. Затем еще раз взглянула в глаза мужа, лизнула его в нос и верткой тенью выскользнула на улицу, нельзя на долго оставлять детей одних в лесу, они еще не приспособлены к суровой зиме и враг всегда где-нибудь неподалеку.

Дав детям размяться, она загнала их внутрь, покормила — благо молока еще было достаточно — и, успокоив, дождалась пока они заснут и отправилась на охоту. Сейчас настал ее черед защищать и кормить семью, и она не отступит от намеченной цели.

Махи долго шла по притихшему утреннему лесу, выискивая жертву. Она давно уже не охотилась, это была привилегия мужа, но наработанные в юности навыки тело не забыло и быстро восполнило пробелы. И вот она уже серой тенью скользит меж деревьев по следу молодого кабанчика. Он где-то недалеко. Запах так и шибает в нос. Но что это? Вдруг к знакомому запаху жертвы добавился еще один — запах свежепролитой крови. Смерть притаилась где-то впереди. Волчица замерла, оглядываясь, вся напряглась готовая к броску, и вдалеке сквозь пелену снегопада различила место кровавой бойни. Дикий кабан, разорванный почти на куски, лежал под елью у камней, присыпанных снегом. Плоть его пропиталась льдом и затвердела, покрываясь инеем.

Медленно, припадая к самой земле, Махи, принюхиваясь и настороженно зыркая по сторонам, добралась до жертвы неведомого зверя. Кабан был растерзан безжалостно, голова почти оторвана от тела, живот вспорот и вокруг валяются черные внутренности. И никаких следов на снегу. Никого не видно по близости.

Махи осторожно принюхалась к трупу — никаких посторонних запахов. Что ж, кто бы ни убил его, это все-таки мясо, долгожданное, пусть и промерзшее. Но тут ее ждало глубокое разочарование. Она вцепилась в холку кабану, намереваясь притащить тушу к своей норе, но почувствовала, как под острыми зубами лишь крошится мертвая плоть. Труп был полностью вымерзшим. Он представлял из себя кусок льда — и уже не был пригоден в пищу.