Беллман, шатаясь, поднялся и осмотрелся вокруг взглядом, затуманенным пеленой мрака. Чиверс и Маспик лежали рядом с ним в каком-то тяжелом оцепенении, а вдоль пещеры и на всех семи ярусах алтаря лежали поклоняющиеся изваянию марсиане.

Пробуждающемуся от летаргического сна Беллману показалось, что он слышит какой-то знакомый шум: звуки скользящего тела и равномерного всасывания, одновременно постепенно стихающие среди массивных колонн за спящими телами. В воздухе повис запах гнилой воды.

На каменном полу Беллман различил множество мокрых отпечатков странной круглой формы, какие могли бы оставить, например, ободки перевернутых больших чашек. Подобно отпечаткам следов ног, они уходили от тела Чалмерса во мрак внешней пещеры, обрывающейся в бездну: в том же направлении, в котором удалялся странный шум, теперь уже почти неслышимый. Безумный ужас охватил Беллмана, окончательно разрушая чары, все еще опутывавшие его. Он наклонился над Маспиком и Чиверсом и стал по очереди грубо трясти их, пока они не открыли глаза и не начали протестовать, сонно бормоча что-то.

– Поднимайтесь, черт вас возьми, – пригрозил им Беллман. – Если когда-нибудь нам и представился случай сбежать из этой адской дыры, то самое время сделать это сейчас.

После многочисленных проклятий и упреков, с помощью огромных физических усилий, ему удалось поднять своих спутников на ноги. В полусонном состоянии они, казалось, не заметили останков того, кто был когда-то несчастным Чалмерсом. Шатаясь, как пьяные, они последовали за Беллманом среди лежащих повсюду марсиан, прочь от пирамиды, на которой светлое изваяние по-прежнему тягостно нависало зловещей дремотой над своими почитателями.

Клубящаяся тяжесть нависала над Беллманом, одновременно ощущалась и расслабленность, вызванная наркотическими чарами. Но он уже ощутил возвращающееся чувство собственной воли и огромное желание сбежать из этой бездны, от всего того, что обитало в ее темноте. Его спутники, совершенно порабощенные погружающей в сон силой, восприняли его руководство и предводительство оцепенело и бессмысленно, подобно скотам.

Беллман был уверен, что сможет вернуться назад тем же путем, по которому они следовали к алтарю. Этот путь оказался также и маршрутом, по которому продвигалось существо, оставившее на камнях кругообразные отметки зловонной мокроты. Проблуждав, как им показалось, очень долго, среди колонн с отвратительными барельефами, изыскатели подошли, наконец, к обрыву в пропасть, к тому самому портику черного Тартара, из которого открывался вид вниз, в зияющую бездну. Там, далеко внизу, в гниющих водах, разбегались расширяющиеся фосфоресцирующие круги, как будто воды только что приняли погружение тяжелого тела. У самых ног, вплоть до края пропасти, на скале виднелись влажные круглые отпечатки.

Они повернулись и пошли прочь от обрыва. Беллман, содрогаясь от воспоминаний о своих безумных грезах и от ужаса пробуждения, разыскал в углу пещеры начало ведущей вверх дороги, поднимающейся по кромке обрыва дороги, которая должна будет привести их назад к утраченному солнцу. По его приказу Маспик и Чиверс выключили свои фонари, чтобы иметь в запасе батарейки. Было неясно, сколько еще времени они могли идти, а свет был первой необходимостью путешественников. Света одного фонаря Беллмана будет достаточно, и он послужит им всем, пока батарейки полностью не разрядятся. Из пещеры черного сна, в которой марсиане лежали вокруг гипнотизирующего изваяния, не доносилось ни звука. Не было видно там и никакого движения. Но страх, подобного которому он никогда не испытывал за время всех своих приключений, вызвал у Беллмана приступ тошноты и едва не привел к обмороку, в то время как он стоял, прислушиваясь, у выхода из пещеры.

В пропасти тоже царила тишина, и фосфоресцирующие круги перестали разбегаться в пучине ее вод. И, тем не менее, эта тишина каким-то образом затуманивала чувства, сковывала все члены тела. Она поднималась вокруг Беллмана, как липкая слизь, идущая с самого дна преисподней, в которой, казалось, ему суждено было утонуть.

С невероятным усилием он начал подниматься вверх по дороге, таща за собой своих спутников, проклиная их и награждая пинками, пока они, наконец, послушно не пошли за ним, как сонные животные.

Это был подъем из преддверия ада, восхождение из бездны тьмы, казавшейся осязаемой и вязкой. Все дальше и вверх с трудом тащились земляне, двигаясь по однообразному, едва заметно изгибающемуся уклону, где все меры расстояния были утрачены, а время измерялось только вечным повторением шагов. Темнота ночи редела перед слабым лучом фонаря Беллмана, сзади она смыкалась за ними все поглощающим морем, неумолимым и терпеливым, дожидаясь своего часа, когда свет фонаря, наконец, погаснет.

Заглядывая периодически через край провала, Беллман замечал, что свечение глубинных вод постепенно ослабевало. Фантастические образы рождались в его воображении. Это было похоже и на последние отблески адского огня в некоем погасшем инферно, и на погружение галактических туманностей в черное межзвездное пространство за пределами Вселенной. Он чувствовал головокружение, как у смотрящего в бесконечное пространство… Вскоре внизу осталась только густая чернота, и по этому признаку Беллман определил, какое огромное расстояние они преодолели на пути вверх.

Чувства голода, жажды, усталости были подавлены чувством страха, охватившим Беллмана. С Маспика и Чиверса также стала, хотя и очень медленно, спадать пелена сонливости, и они тоже стали ощущать довлеющую над ними тень ужаса, бескрайнего, как сама ночь. Чтобы заставить их идти вперед, уже больше не требовалось пинков и угроз Беллмана.

Ночь повисла над ними – зловещая, древняя, усыпляющая. Она напоминала густой и зловонный мех летучих мышей: нечто материальное, забивающее легкие, умертвляющее все чувства. Она была молчалива, как тяжелый сон мертвых миров… Но из этой тишины, по прошествии, казалось, целого ряда лет, вдруг возник и застигнул врасплох беглецов такой знакомый двойной звук: шум чего-то скользящего по камням далеко внизу в бездне и одновременно чмокающий звук существа, вытаскивающего свои лапы из трясины. Необъяснимый и вызывающий безумные, неуместные мысли, как звуки, услышанные в бреду, он довел ужас землян до неистового сумасшествия.

– Боже! Что это? – выдохнул Беллман. Казалось, он вспомнил слепых существ, вызывающих отвращение, но вполне реальных на ощупь, формы первобытной ночи, которые не были разумной частью человеческих воспоминаний. Его сновидения, кошмарное пробуждение в пещере, гипнотизирующий идол, наполовину съеденное тело Чалмерса, намеки, которые ронял Чалмерс, мокрые круги, ведущие к бездне, – все это возвратилось к Беллману как плод страдающего безумием воображения, чтобы наброситься на него на этой ужасной дороге, на полпути от подземного моря к поверхности Марса.

Ответом на вопрос Беллмана был только продолжающийся шум. Казалось, он становился громче, поднимаясь снизу по вертикальной стене. Маспик и Чиверс, включив свои фонари побежали, делая отчаянные прыжки; и Беллман, потеряв последние остатки контроля над собой, следовал за ними. Это был бег наперегонки с неизвестным ужасом. Заглушая учащенное биение сердец, громкий топот их ног, в ушах землян по-прежнему раздавался этот зловещий, необъяснимый звук. Казалось, они пробежали уже целые мили темноты, а шум все приближался, поднимаясь из бездны под ними, как будто его издавало существо, взбирающееся по отвесной скале.

Сейчас звук уже казался пугающе близким – и доносился откуда-то впереди. Внезапно он стих. Лучи фонарей Маспика и Чиверса, двигающихся рядом, высветили припавшее к камням существо, заполнявшее всю двухъярдовую ширину уступа.

Хотя они и были видавшими виды искателями приключений, земляне зашлись бы истерическим криком или бросились бы со скалы в пропасть, если бы вид этого монстра не вызвал у них оцепенения. Будто бледный идол с пирамиды, разросшийся до огромных размеров и отвратительно живой, поднялся из бездны и, припав к скале, сидел перед ними!