- Какой?!. - первым опомнился Санька, вопросительно взглянув на деда.

- Дурак, и больше ничего! - глухо ответил дед. - Налил зеньки-то!.. Тоже драться лезет... Кабы скостить с плеч лет десять, я бы те показал снохача! Так бы тебя взмылил, лучше ротного! Тоже, крупа тамбовская, - "у нас, у нас"... Носа высморкать путем не умеет, а туда же - "мо-ло-кан"!.. Выбили мозги-то на службе...

От воркотни старика Саньке вдруг стало скучно.

- Дед, я пойду бутылку подыму, - перебил он и, не дожидаясь, что скажет дед, запрыгал на одной ножке за бутылкой.

Подняв бутылку, Санька потянул в себя через горлышко несколько капель оставшейся в ней водки, сплюнул и, превратив бутылку в свисток, пошел к опушке.

В кустах бересклета он увидел ежа и притаился. Пухлый, на тонких ножках еж проворно шнырял между пучками зеленой травы и розовых хохлаток и острым треугольным носом разрывал кучи сухих листьев.

Задерживая дыхание, Санька придвинулся к нему на шаг, на два; но еж заметил: он фыркнул, спустил башлычком на нос щетину головы и поджал хвост и ноги.

Санька долго возился над ним, опрокидывая его навзничь, бил кнутовищем по чуть видневшимся голым лапкам, - еж только больше щетинился и круглился.

А на сухой кленовой ветке, высоко, на самой верхушке, плескал в воздух сильными, горячими коленами серый дрозд, плескал торопливо, точно кто-то вот-вот перебьет его и не даст докончить.

На тоненьких ветках внизу качались миловидные, бойкие синицы и ежеминутно презрительно приговаривали: "Трень-брень, трень-брень!", да где-то в глубине леса пестрый дятел так недовольно стучал носом, точно трещало надломленное дерево.

- А куды, штоб ты сдохла! - заметил вдруг около себя большую черную корову Санька и, ожесточенно хлеща кнутом, погнал ее на поляну.

Коровы, сбившись в кучку на низине, жевали и лениво обмахивались хвостами.

На сетчато-прозрачное синее небо тихонько всползали откуда-то из-за горизонта маленькие робкие облака.

Так как небо было широкое и светлое, а облака серенькие и мелкие, то их лица расплывались в стыдливую улыбку, их очертания дрожали и млели, и все они спешили растаять и раствориться в воздухе.

На поляну от них падали беглые, такие же, как они, тающие тени.

Дед и Санька доедали у потухающего костра печеную картошку.

- А бог большой? - спросил вдруг Санька.

- А то нет, - немного помолчав, ответил дед.

- До неба?

- И за небо будет, - сурово ответил дед.

- Ого!.. Большой!..

Санька поднял кверху голову и долго смотрел, как в сетчатой синеве таяли серые облака.

- А Страшный суд это какой? - вдруг вспомнил Санька.

- Какой Страшный суд? - не понял дед.

- Да вон в церкви икона-то, на стенке... - напомнил Санька.

Икона была большая, темная. Она была вделана в стену притвора. На ней представлено было много голых людей, много белокрылых ангелов и много злых духов. Ангелы были выше, злые духи - ниже. Оттого что к ней усердно прикладывался народ, - хвосты и копытца замаслились и слились в общие грязные пятна.

- Страшный суд - это будет такой... при конце света, - ответил дед.

- При каком конце?

- При таком... Свет кончится, и Страшный суд будет.

Санька недоверчиво посмотрел на деда.

- Как кончится?

- Как, как!.. Кончится, и все! - осерчал дед. - Как вон лапоть истаскаешь да бросишь.

- Лапоть ворона на гнездо утащит, - позаботился о дальнейшей судьбе его Санька.

- Ну да, утащит... Хорошо, как поднимет, - поправил дед и, помолчав, добавил: - От лаптя хоть лыко останется, а тогда все под итог... ничего не будет!

- Не бу-дет! - недоверчиво протянул Санька.

- Ну да, не будет: сгорит! - строго посмотрел на него дед.

- Все сгорит?

- Ну да - все!

- И речка? - лукаво спросил Санька.

- И речка, и лес это, какой где, и деревни - все чисто, - вся земля сгорит!

- Врешь? - полуспросил Санька.

- Я те вот повру за ухо!.. Говорят тебе - значит, слухай... Старше себя завсегда слухай.

Санька увидел, что дед не врет, и ему вдруг стало страшно.

Он ясно представил, как горело их село прошлым летом, как на улицах хрипел, съедая соломенные крыши и бревенчатые стены изб, красный огонь и как тогда сошла с ума докукинская Лукерья, у которой сгорел ребенок.

Теперь перед глазами Саньки горело все: лес, трава, село... Речка бурлила огненными волнами и кипела, как вода в самоваре... земля тоже горела под ногами, краснея, как раскаленное железо... Огнем дышало небо, носились искры... гремели и рушились куда-то в черную пропасть церкви, мосты, горы...

Санька долго смотрел перед собой, ничего не видя, сжавшись от ужаса, и, наконец, заплакал.

Потянул легкий ветер, и воздух стал свежее и запахнул так, как пахнет мелкая рыба, только что вынутая из речной воды.

По поляне поползли притаившиеся за кочками сухие кусты перекати-поля; издали они были похожи на больших пауков, медленно перебирающих мохнатыми лапами.

По тонкой сетке ветвей прошла чуть заметная рябь, и казалось, что маленькие листочки о чем-то быстро шушукались, лукаво и оживленно.

Жалобно прокричал, кувыркаясь над поляной, чибис, а над ним, поднявшиеся с какого-то далекого болота, чуть слышно перекликаясь друг с другом, взмывали кверху два аиста.

Большие и неуклюжие на земле, они были легки и красивы в небе со своими широкими крыльями и длинными, тонкими шеями.

Сияло солнце. Смеялись дали. Торопливо струился мягкий на вид, влажный, нагретый воздух. Запахом тысячи трав и цветов спокойно дышала земля.

1904 г.

ПРИМЕЧАНИЯ

Поляна. Впервые напечатано в "Журнале для всех" № 10 за 1904 год под заглавием "На поляне" и с подзаголовком: "Эскиз". Вошло в пятый том собрания сочинений изд. "Мысль" под названием "Поляна" и с датой: "Апрель 1904 г.". В собрании сочинений изд. "Художественная литература" (1955-1956 гг.) автор дал "Поляне" подзаголовок: "Стихотворение в прозе".

H.M.Любимов