Конверт доставили в дом дяди неделю спустя. Дядя уехал в отпуск, а перед отъездом на случай пожара или ограбления отдал ключи племяннику. Харрис беспрепятственно проник в дом и забрал конверт. Потом он отправился в посольство Израиля в Лондоне и попросил встречи с опекавшим его кацой. Харриса проводили в какую-то комнату и попросили подождать.

Вскоре туда вошел мужчина средних лет, спросил у Харриса его имя и поинтересовался, почему тот хочет видеть «Нормана». Харрис все объяснил, извлек из кармана конверт и положил его на стол. Израильский дипломат побледнел, снова попросил Харриса подождать и вышел.

Здание израильского посольства на Палас-грин может привлечь внимание любителя архитектуры своими классическими линиями, но ни один архитектор никогда бы не догадался, что под этим зданием скрывается надежно укрепленное и оснащенное самой современной аппаратурой лондонское бюро Моссада. Именно из этой подземной крепости был срочно вызван молодой человек. А Харрис все ждал и ждал.

Конечно, он не мог знать, что стал предметом тщательнейшего изучения через полупрозрачное поляризационное зеркало. Пока он сидел за столом, на котором по-прежнему лежал нетронутый конверт, его сфотографировали, а фотографию сличили со снимком Стюарта Харриса из Ноттингема, хранившимся в его досье. Молодой каца убедился, что в посольство проник сайан, а не палестинский террорист, и лишь после этого вошел в комнату.

Каца улыбнулся, сказал, что его зовут Рафи, и предложил Харрису рассказать все с самого начала, с той самой встречи в Эйлате. Харрис так и сделал. Разумеется, Рафи все знал о вербовке Харриса в Эйлате (он только что просмотрел его досье), и рассказ Харриса был нужен ему лишь для проверки. Когда рассказчик дошел до событий в Багдаде, каца заинтересовался всерьез. Сначала он почти не прерывал Харриса, давая ему возможность полностью выговориться. Потом засыпал его вопросами; вопросы часто повторялись, так что в конце концов Харрису пришлось пересказать несколько раз все, что было в Багдаде. Рафи не делал никаких заметок, вся их беседа записывалась. Наконец он подошел к укрепленному на стене телефону и недолго переговорил на иврите со старшим по званию коллегой, сидевшим за стеной.

Потом Рафи, не скупясь на похвалы, долго благодарил Харриса, отметил его мужество и хладнокровие, настоятельно просил никому и ни при каких обстоятельствах не говорить ни слова о всем происшедшем и пожелал ему счастливого возвращения домой. Затем Харриса проводили до выхода.

Письмо забрал мужчина в шлеме, пуленепробиваемом жилете и в перчатках. Конверт сфотографировали и просмотрели в рентгеновских лучах. Израильское посольство уже потеряло одного сотрудника, погибшего при вскрытии письма-бомбы, и больше не хотело рисковать.

Наконец конверт вскрыли. В нем оказалось два листка тонкой прозрачной бумаги, исписанных арабской вязью. Рафи не знал ни слова по-арабски, а уж тем более не мог прочесть рукописный текст. Во всем лондонском бюро Моссада не нашлось человека, который смог бы разобраться в ажурной вязи арабских букв. Рафи отослал в Тель-Авив подробное, надежно зашифрованное сообщение, после чего составил еще более детальный отчет по специальной форме, которую в Моссаде называли НАКА. Вечером того же дня письмо и отчет были отправлены с дипкурьером, который вылетел самолетом израильской авиакомпании из Хитроу в Тель-Авив.

В аэропорту Бен-Гуриона дипкурьера прямо у трапа самолета встретил мотоциклист связи с вооруженным эскортом. Мотоциклист доставил холщовый мешок с диппочтой в большое здание на бульваре короля Саула, а после завтрака мешок уже лежал на столе руководителя иракской инспекции, очень способного молодого офицера Давида Шарона.

Шарон хорошо владел арабским языком, и то, что он прочел на двух листках папиросной бумаги, произвело на него примерно такое же впечатление, как первый прыжок с парашютом на тренировочных занятиях над пустыней Негев.

Не вызывая секретаря и не прибегая к помощи компьютера, Шарон сам напечатал дословный перевод письма на иврите, потом с оригиналом, переводом и отчетом Рафи направился к своему непосредственному начальнику, директору средневосточного отдела Моссада.

В письме сообщалось, что его автор занимает очень высокий пост в иракской иерархии и является членом многих правительственных советов. Далее автор говорил, что он готов работать на Израиль за деньги – и только за деньги.

Там были еще кое-какие детали и номер абонементного почтового ящика на центральном багдадском почтамте для ответа.

Вечером того же дня в личном кабинете Коби Дрора состоялось совещание. Помимо генерала Дрора на совещании присутствовали Сэми Гершон, руководитель оперативного отдела Моссада, и Эйтан Хадар, шеф средневосточного отдела и непосредственный начальник Шарона. Вызвали на совещание и самого Давида Шарона.

Гершон с самого начала был настроен скептически.

– Это фальшивка, – убежденно сказал он. – В жизни не видел такой наглой, неуклюжей, совершенно откровенной ловушки. Коби, я не пошлю своего человека проверять эту фальшивку. Это значит – отправить его на верную гибель. Я бы не послал в Багдад даже отера.

Отером в Моссаде называют араба, которого израильтяне посылают для установления предварительных контактов с другим арабом. Отер – это посредник самого низкого уровня, которым – в отличие от настоящего кацы – можно и пожертвовать.

Все склонялись к тому же мнению, что и Гершон. Письмо казалось нелепой попыткой заманить достаточно высокопоставленного кацу в Багдад, арестовать его, подвергнуть пыткам, а потом показательному суду и публичной казни. Наконец Дрор повернулся к Давиду Шарону.

– Давид, ты тоже имеешь право высказать свое мнение. Что ты думаешь?

Шарон с сожалением покачал головой.

– Мне кажется, Сэми почти наверняка прав. Посылать в Багдад старшего офицера было бы безумием.

Эйтан Хадар бросил на Шарона предупреждающий взгляд. Как обычно, отделы Моссада соперничали друг с другом. Не было нужды заранее отдавать лавры победителя Гершону.

– С вероятностью девяносто девять процентов – это ловушка, – продолжал Шарон.

– Только девяносто девять? – поддразнил его Дрор. – А как нам быть с оставшимся одним процентом, мой юный друг?

– У меня нет серьезных предложений, просто мне в голову пришла глупая мысль. В принципе не исключена вероятность – как бы мала она ни была, – что мы неожиданно приобрели нового Пеньковского.

Воцарилась мертвая тишина. Фамилия Пеньковского прозвучала открытым вызовом. Гершон звучно выдохнул. Коби Дрор уставился на шефа иракской инспекции. Шарон внимательно разглядывал свои ногти.

Чтобы завербовать агента, занимающего значительный пост в высших эшелонах власти враждебного государства, существует только четыре пути.

Первый путь, самый длительный и трудоемкий, заключается в подготовке агента из числа своих соотечественников. В этом случае вполне очевидно, что его нужно обучить настолько тщательно, чтобы он ничем не отличался от граждан той страны, в которой ему предстоит работать. Практически это возможно, только если кандидат в агенты родился и воспитывался в этой стране. Тогда в принципе не исключено, что агенту удастся постепенно снова прижиться – при условии, что для объяснения его долгого отсутствия будет найдена достаточно правдоподобная легенда. Но даже при идеальном стечении обстоятельств ему придется ждать долгие годы, иногда до десяти лет, пока перед ним не откроются двери кабинетов, в которых имеется доступ к секретным документам.

Тем не менее в свое время Израиль достиг больших успехов в подготовке именно таких агентов. Причина этого очевидна: после создания Израиля в это молодое государство эмигрировали евреи едва ли не из каждой страны мира. Среди них без труда можно было найти евреев, которые вполне могли сойти за марокканцев, алжирцев, ливийцев, египтян, сирийцев, иракцев и йеменцев. Кроме того, тысячи евреев прибывали из России, Польши, Западной Европы, Северной и Южной Америки.