– Как я могла? – возразила девушка; и Александр высказал свою радость, что он в первый раз покажет ей чудное ночное движение на этом празднестве. И когда он услыхал громкое восклицание Мелиссы «ах!», вырвавшееся из ее груди при виде величайшего из всех храмов, освещенного котлами с горящей соломой, факелами и бесчисленными лампами и поднимавшегося из тьмы, то спросил: «Каково?» так весело и гордо, точно этим зрелищем она была обязана ему.

Купол Серапеума высоко поднимался над громадным каменным корпусом здания, и казалось, что он касается небесного свода своею вершиной.

Никогда формы этого гигантского сооружения, которое девушка всегда видела только днем, не казались ей такими благородными. Вследствие освещения, устроенного артистическою рукою, каждая из его линий выдавалась ярче и явственнее, чем при свете солнца, и при этом чудном зрелище впечатлительное сердце Мелиссы забыло угнетавшую ее печаль и начало биться скорее.

Одинокая жизнь с отцом до сих пор была ей по вкусу; даже и теперь она не желала бы себе в будущем ничего лучшего, как только спокойно, вдали от шума, заботиться о нем и братьях; но в эту минуту она почувствовала желание хоть раз посмотреть на что-нибудь величественное и прекрасное и радовалась, что на короткое время она ушла от однообразия своих дней и часов.

Однажды она с братьями и Диодором, любимейшим другом Александра, видела травлю зверей, за которой последовал бой гладиаторов; но она вернулась домой испуганная и печальная: то, что она видела, более устрашило ее, чем доставило удовольствие. Некоторые из убитых и растерзанных не выходили у нее из головы. Все четверо сидели на местах, принадлежавших богатому отцу Диодора, в нижнем аристократическом ряду, и один легкомысленный молодой человек, сидевший напротив, смотрел на нее, как только она поднимала глаза, таким дерзким и вызывающим взглядом, что она была оскорблена и огорчена и даже хотела тотчас отправиться домой. Однако же она с детства была расположена к Диодору и больше радовалась тому, что так долго молча сидит вблизи него, нежели тому, что она смотрит на зрелище.

На этот раз любопытство ее было удовлетворено, и притом она была полна желанием помочь дорогому человеку с безмолвною радостью. Ей было приятно также, после долгого промежутка времени, еще раз побывать на могиле матери вместе с Александром, которого она любила в особенности. Она не могла часто посещать эту могилу, а исходящее из нее благословение – в этом Мелисса была твердо убеждена – должно было послужить в пользу брату и освободить его душу от угнетавшего ее бремени.

Между тем как они проходили между Серапеумом и растянувшимся на длинное пространство ристалищем, толпа сгущалась, и на мосту, перекинутом через канал Дракона, сделалось трудно подвигаться вперед.

Теперь, когда месяц поднялся выше, начались посвященные подземным богам жертвоприношения и зрелища; только теперь опустели фабрики и мастерские в городе, кипевшем безостановочною деятельностью даже в день некисии, и поэтому дорога все гуще и гуще наполнялась людьми.

В другое время всякая толкотня была противна необщительной натуре Мелиссы, но теперь она чувствовала себя как бы каплею стремительно бегущего потока, в котором все разделяло желание, увлекавшее ее самое к ее цели. Желание показать умершим, что их помнят и стараются увериться в их благоволении, одушевляло и мужчин, и женщин, старых и молодых.

Там было мало людей, которые не имели бы венков в руках или за которыми не несли бы венков рабы. Впереди Александра и Мелиссы шло какое-то большое богатое детьми семейство. Старая служанка посадила самого младшего ребенка к себе на плечо, и осел нес две корзины, из которых высовывались цветы для могилы, кувшин с вином и съестные припасы. Предполагалось совершить поминальную трапезу на могиле дедов, и малютка, хорошенькая белокурая кудрявая головка которой возвышалась над покрытою точно шерстью головою негритянки, отвечала кивками на подмигивания Александра и Мелиссы. Детей радовала перспектива пированья в такое необычное время, а родители радовались, глядя на них, а также ввиду всего веселого и возвышающего душу, что им предстояло видеть.

Многие в эту ночь у могилы милых им существ желали только вспоминать о хороших часах, когда они были счастливы с дорогими покойниками; другие – оставить в городе мертвых свое горе и свои заботы и найти там бодрое мужество для жизни и обновленное здоровье, так как подземный мир стоял теперь широко открытый, и если когда-нибудь «подземные» принимали жертвы благочестивых и внимали их молитвам, то именно в эту ночь.

Сухощавые египтяне, безмолвно и с поникшею головой проходившие мимо сестры и брата, очевидно, были намерены принести дары Озирису и Анубису и магическими заклинаниями принудить их к благосклонности, так как с некисией совпадал праздник всех богов умерших.

Все вокруг было явственно видно, так как пустынная область некрополя, где в этот час обыкновенно царствовали глубокий мрак и безмолвное спокойствие, была освещена в эту ночь. Однако же свет не мог прогнать вполне того жуткого, внушающего трепет впечатления, которое это место обыкновенно производило ночью. Необычайный свет ослеплял и вспугивал летучих мышей и ночных птиц, и они летали теперь темными призрачными стаями над посетителями кладбища. Многие считали их беспокойными душами осужденных грешников и боязливо следили за их полетом.

Мелисса плотнее окутала голову платком и крепче прижалась к брату, потому что пение и дикие крики, которые она давно уже слышала позади себя, приближались к ним.

Они шли уже не по мощеной улице, а по твердой почве пустыни. Толкотни уже не было, так как здесь толпа могла развернуться свободно в ширину; однако же беспорядочная масса людей, на которую Мелисса боялась оглянуться, прошла как раз возле них.

Это были греки и гречанки всех возрастов. Мужчины махали факелами и необузданно орали песни, женщины в венках стремительно шли рядом с ними. Нельзя было различить, что они несли в корзинах на голове, даже Александр не знал этого: здесь было так много религиозных товариществ и кружков для разных мистерий, что он не мог сказать даже, к которому из них принадлежала эта шумная толпа.

Едва брат и сестра обогнали затем шествие одетых в белые одежды мужчин, продвигавшихся вперед мерным шагом, в которых художник узнал философско-религиозное братство новопифагорейцев, к ним приблизилась небольшая кучка людей, страстно возбужденных, точно обезумивших. Мужчины были в красных, похожих на мешок колпаках своей фригийской родины, женщины несли блюда, наполненные плодами. Некоторые хлопали в ладони, другие ударяли в цимбалы, и с воем, способным свести человека с ума, один подталкивал другого, чтобы все скорее и скорее мчаться вперед, пока пыль не скрыла их от глаз и крики их не были заглушены новым шумом. Тогда хлынули мисты[8] Диониса[9], не уступавшие в буйном безумии даже фригийцам.

Но эта безумствующая процессия осталась позади брата и сестры, так как один из прекрасно убранных быков светлой масти, которых мужчины и юноши вели вслед за этим шествием, чтобы принести их в жертву, выведенный из себя криками и светом факелов, вырвался и нужно было поймать его.

Наконец брат и сестра дошли до кладбища. Они еще не могли проложить себе путь к длинному ряду домов, где помещались бальзамировщики. Перед ними стояла непроницаемая толпа людей, и Мелисса, задыхаясь, попросила брата дать ей отдохнуть одну минуту.

Ее до глубины души волновало все, что она видела и слышала на пути, однако же у нее не выходила из памяти цель ее ночного путешествия сюда. Она помнила, кого она ищет здесь и что она должна во что бы то ни стало освободить брата от мечты, помрачившей его ум.

В этой давке, среди бушующей толпы, едва ли было возможно думать о том спокойном самоуглублении, в котором она находилась утром при посещении могилы матери вместе с отцом, и пленительное чувство свободы, которое так ярко вспыхнуло в ее душе перед тем, отступило далеко перед возраставшею тревогой и тоскливым желанием обычного спокойствия в тихом уголке.