Эди-бэби не подошел к Вениамину Ивановичу, который проверял и считал заключенных, не стал отрывать его от работы. Он незамеченным вышел из вагона, выбрался из отдаленного тупика и вернулся трамвайным путем домой. Никому он об этом случае не сказал — ни Раисе Федоровне, ни вернувшемуся через несколько часов домой отцу. То, что его отец — мусор, стало его личной тайной, он таскает свою тайну в себе, ибо положение Эди-бэби в мире Салтовского поселка и в космосе тотчас бы изменилось, узнай его друзья, что он сын мусора.

Странным образом Эди-бэби не винит своего отца в том, что тот мусор. Это его — Вениамина Ивановича — дело, быть ему или не быть мусором, хотя «военный» звучит куда благороднее, и тем более быть военным в только что победившей стране, тотчас после огромной войны очень почетно. Эди-бэби просто считает, что ему, Эди, очень не повезло с отцом — он мог родиться в семье известного исследователя и путешественника, или даже в семье генерала родиться было бы вовсе не плохо — генерала, украшенного орденами, но в семье мусора! Эди-бэби страдает молча.

Второе обстоятельство в биографии Вениамина Ивановича также угнетает Эди-бэби, а именно то, что его отец никогда не был на фронте. Эту деталь биографии своего отца Эди-бэби тоже тщательно скрывает. Все мужские родственники Эди-бэби погибли в последней войне, включая и брата отца — дядю Юру, которому было девятнадцать лет и на которого, как говорит отец, Эди-бэби очень похож по характеру и фигуре. Эди-бэби понимает, что, будь отец на фронте, он бы так же, наверное, погиб, как дядя Юра и дедушка Федор Никитович, бравый капитан штрафного батальона, и ему, Эди-бэби, возможно, никогда бы не пришлось появиться на свет, но иной раз Эди-бэби стыдно перед ребятами, у которых нет отцов. Эди-бэби знает, что его отец не увиливал от фронта, так получилось помимо его воли, он был послан еще в самом начале войны в военное училище, а потом со специальным мандатом, подписанным Лаврентием Берией, лейтенант Савенко ловил дезертиров в Марийской тайге. Мандат, подписанный расстрелянным после смерти Сталина Лаврентием Павловичем, также исчез из официальных устных биографий Вениамина Ивановича, поверяемых друзьям и знакомым. Но Эди-бэби знает, что он был. Марийская часть биографии отца не раздражает его так, как мусорская, но интригует его и волнует. Мать иногда, помимо своей воли, роняет кое-какие детали отцовской жизни, но все равно они не укладываются в стройные строчки канонической биографии. Иногда раздраженная мать упоминает какую-то девушку из города Глазова, Марийской АССР, с которой, очевидно, отец жил вместе, когда служил в Марийской тайге с грозным мандатом. Иногда мать роняет тонкие намеки на то, что, возможно, Эди-бэби имеет там, в Марийской тайге, брата или сестру. Брат или сестра оставляют Эди-бэби равнодушным, но мандат до сих пор волнует его воображение. Почему бы отцу не иметь такой мандат сейчас, думает Эди. Он, Эди, жил бы совсем иначе.

Эди-бэби отцовским жестом кладет себе на голову одну из диванных подушек, ловя себя на «отцовском жесте». От красивого отца ему в основном достались жесты и переваливающаяся походка, смуглое же тело и скуластая курносая физиономия — от полутатарки матери. Эди-бэби думает, что мать захватила его отца. В первые годы их женитьбы Вениамин Иванович еще вертелся и пытался выскользнуть из-под упрямой власти жены, Эди-бэби слышал от матери, что тогда у него даже были любовницы, но постепенно он привык к ярму семейной жизни и несет его терпеливо. Несение ярма облегчается еще и тем, что, исчезая с рассветом, Вениамин Иванович появляется в комнате на Салтовском поселке поздним вечером. Жизнь его главным образом протекает в его воинской части и в командировках. Что он там делает, Эди-бэби не знает. Работает.

После увиденной им сцены на вокзале Эди-бэби стал прислушиваться к ночным разговорам отца и матери, стараясь не спать. Оказалось, что они имеют обыкновение, лежа в постели в двух шагах от его дивана, переговариваться шепотом о том, что произошло за день. Однажды, отец только что вернулся из очередной командировки, Эди, лежа на своем диване, делая вид, что спит, услышал следующий разговор:

— Удивительно сильный человек, — сказал отец. — Ты знаешь, Рая, я навидался их немало. Одни плачут, как малые дети, другие забьются в угол вагона и блестят оттуда глазами, как волки, а этот — спокойно разговаривает, вежливо, встает рано, делает гимнастику, читает. С большим достоинством человек.

— А за что его приговорили, Веня? — шепчет мать.

— На него нет дела. Это означает, Что даже мы не имеем права знать, кто он такой. «00» — особо опасный. Так и ехал весь путь — читал, и все время гимнастика. Читать ему тоже не полагается, но я разрешил.

— Зачем его, бедного, притащили из Сибири сюда расстреливать? — шепчет мать.

— Потому что весь этот год приговоренных к смерти расстреливают в Кривом Роге. Пару лет назад расстреливали в нашей Холодногорской тюрьме. Ввели эту годичную систему только в целях поддержания морали среди охранников тюрем. Один год расстреливают всех приговоренных на территории СССР в одной тюрьме, другой год в другой… — Отец замолчал, потом продолжил: — Мужественный человек… Молодой еще, лет тридцать пять всего. Рыжий. Высокий. Офицер, который сдавал его мне, намекнул, что вроде как покушение было на самого Никитку…

Отец опять замолчал. Слово же «Никитку» он произнес с видимым презрением. Как и многие военные, отец не любит Хрущева. Хрущев урезал военным пенсии и всячески старается «разоружить армию», как говорит отец.

— Ты думаешь, Вениамин, что он?.. — прошептала мать и, испуганная самой мыслью, не договорила.

— Чего тут думать. Конечно! — подтвердил отец и закончил за мать: — Пытался его убить. Это уже, говорят, не в первый раз…

Потом родители затихли, очевидно, уснули. Заснул и Эди-бэби.

Сегодняшний, 1958 года, Эди-бэби тоже засыпает на своем диване, даже не сняв куртки.

Мать является, конечно, тотчас после того, как Эди-бэби засыпает, и будит его.

— Ты дома? — удивляется мать. — Дурак, зря не пошел со мной к тете Марусе. Все танцевали, было очень весело. Дядя Ваня плясал чечетку.

— Угу, — сонно мычит Эди, — «очень весело».

— Да уж веселее, чем с твоей шпаной, — парирует мать. И идет в атаку: — Почему ты не снимаешь свои ужасные ботинки? После тебя мне всегда приходится потом чистить диван. Он и так уже весь в пятнах. И кто же спит в куртке?! Варвар, а не сын!

Эди-бэби уже расхотелось спать. И он понимает, что мать, против ожидания, явилась от тетей Марусь бодрая, энергичная, по крайней мере, час «пиления» обеспечен. Посему Эди-бэби встает, достает с чемодана, стоящего в дверной нише, за портьерой, спальный мешок, подаренный когда-то ему на день рождения отцом Шепельским, и идет на веранду.

— Ты что, с ума сошел! — восклицает мать. — Ноябрь на дворе! Хочешь заработать крупозное воспаление легких? Чокнутый! — И мать вертит указательным пальцем у виска, изображая, насколько чокнутый Эди-бэби.

Эди-бэби думает, что мать хвалится чистотой своего русского языка, якобы не затронутого местным украинизированным произношением, однако сама употребляет даже и блатные словечки. «Чокнутый» — это сумасшедший.

Сумасшедший Эди презрительно хмыкает и уходит на веранду, притворив за собой дверь.

По просьбе Эди-бэби веранду все-таки решили переделать в отдельную комнату, следуя примеру соседей, которые спешно создают себе дополнительную жилплощадь. Даже инертный Вениамин Иванович наконец раскачался и заплатил строителям, воздвигшим широкоблочную стену, отделившую их часть веранды от части майора Шепотько, другая сторона ограничивалась капитальной стеной, и, кроме того, воздвигли целую систему деревянных рам, отделивших лобовую часть веранды от внешнего мира. Однако сооружение все еще не имеет стекол, почему на веранде и царит уличная температура.

Эди-бэби расстилает на раскладной брезентовой кровати спальный мешок и залезает в него. Спать больше не хочется. Ебаная проблема денег опять не дает покоя. «Где достать денег? Где достать?» — думает Эди снова и снова, ворочаясь в своем спальном мешке.