Голос раздается из акустического транслятора, прикрепленного на груди женщины, поэтому он и кажется таким глухим.
— Только два слова! — я умоляюще смотрю на женщину и вновь поворачиваюсь к Джимми. — Что с Анной? Она здорова?!
— Я видел ее два дня назад, тогда она была здорова, но… — Джимми не успевает закончить, как-то странно закашлявшись. Кашель становился все более хриплым, глубоким и сопровождался зловещим свистом.
— Сейчас же надевайте маску! — приказывает женщина. — Через несколько минут вы сможете поговорить в антисептической камере…
— Извините, но я не могу… Я должен найти одного человека… Девушку… Это рядом…
Я решительно поворачиваюсь, чтобы уйти.
— Андрей! — Это ее голос. Я не верю своим ушам. Растерянно оглядываюсь и вижу, как от группы людей в гидрокостюмах отделяется Анна.
— Андрей! — Она останавливается в нескольких шагах от меня и срывает маску. Золотистые волосы рассыпаются по плечам. — Зачем ты здесь? — шепчут ее губы, но я читаю в ее глазах радость и… надежду.
— Не подходи! — Анна пытается натянуть маску, но я ее опережаю. Она вырывается из моих объятий, закрывает лицо руками…
Потом я слышу тихий вздох облегчения и чувствую, как Анна крепко прижимается ко мне…
В комнате Анны ничего не изменилось. Словно не было этих кошмарных одиннадцати дней.
— Почему ты не выходил на связь? — Анна снимает гидрокостюм и собирается надеть свой зеленый халат.
— Взрывами сорвало буй с антенной.
— Выходит, ты мог вернуться и неделю назад?
— Сдвиг пластов привел к извержению газов. Никто еще не наблюдал этого. К тому же меня слегка завалило…
— Значит, это было извержение, — говорит Анна, думая о чем-то своем. — Понимаешь, Андрей… — Она как-то странно смотрит на меня. — Эпидемия началась через день после взрыва…
Я молча смотрю в ее глаза, и смысл сказанного постепенно доходит до меня.
— Первое время мы ничего особенного не замечали, — продолжает Анна. — Просто у некоторых появилось легкое недомогание. На третий день многие стали жаловаться на озноб и головные боли. Врачи объявили карантин, но было уже поздно: сейчас трудно даже ориентировочно подсчитать число зараженных. Медики обнаружили вибрион-возбудитель лишь два дня назад…
Анна встала и медленно подошла к иллюминатору. — На седьмой день тело покрывается язвами, появляются боли в горле, хрипота. На девятый день нарушается работа вестибулярного аппарата, становится трудно дышать, двигаться, а к вечеру… — Анна резко повернулась ко мне. — Андрей… — тихо сказала она, — у меня уже третий день…
Мы сидим вчетвером в антисептической камере и напряженно вглядываемся в экран стереовизора. На Анну мне даже страшно взглянуть. Но я стараюсь держаться бодро. Слева от меня Эва и Джимми. Эва — та самая женщина, что пыталась заставить меня надеть маску. Она руководит одним из биоотрядов, прибывших с материка.
… Диктор даже не пытается скрыть тревоги, ибо все уже давно поняли крайнюю серьезность положения. Речь идет далеко не о простой эпидемии, одной из тех, что уносили миллионы человеческих жизней в прошлые века. Возбудители дизентерии, тифа, холеры и подобных заболеваний не были созданы специально для уничтожения людей. Поэтому прошлые эпидемии выглядят безобидно рядом с этой, вызванной вирусом явно искусственного происхождения. Сейчас до минимума сведены личные контакты людей, ибо речь может идти о судьбе всего человечества.
— Надо уметь прямо смотреть в глаза опасности и трезво оценивать обстановку, — говорит Эва. — Положение действительно критическое, но о гибели человечества не может быть и речи. Биоотряды ведут напряженную борьбу за жизнь каждого человека…
— Прекрати, Эва, — Джимми говорит, не отнимая руки от глаз. — Мы же не дети… Пусть лучше Андрей расскажет об извержении… Мне кажется, что между ним и эпидемией есть прямая связь…
— Неужели вы думаете, что эти вирусы извержены из земных недр? — спрашивает Эва.
Я смотрю на нее и вдруг ловлю себя на мысли, что она без маски. Словно Джимми, Анна и я не больны вовсе… Неужели она тоже?
— Знаешь что, — Джимми, не отрывая руки от глаз, поворачивает голову ко мне. Я отчетливо вижу, что он внимательно смотрит на меня в щель между пальцами. — По-моему, это бактериологическое оружие… Здесь неподалеку целое кладбище затонувших кораблей. Среди них есть и из двадцатого века… Сдвиг пластов во время извержения мог окончательно разрушить какую-нибудь посудину… Короче, я собираюсь проверить эту идею. Оставшегося в моем распоряжении времени для этого хватит.
Джимми уже более десяти лет занимается подводной археологией. Он интересуется в основном античными кораблями, но во время своих подводных странствий наносит на карту все когда-либо затонувшие суда. Так что ему виднее…
— Не будем откладывать эту экскурсию, — говорит Джимми. — Завтра у меня предпоследний день…
… «Скат» медленно проплывает над небольшим судном, покоящимся на дне подводной расщелины.
— Если и в этот раз не найдем, вернемся, — в который раз уже уверяет меня Джимми.
Я киваю и направляю аппарат в глубину…
Ослепленные светом прожекторов, полупрозрачные глубоководные рыбы то застывают на месте, то гибкими молниями устремляются прочь.
— Не смотри в мою сторону, — просит Джимми. — Чтобы надеть маску, придется разбинтовать лицо…
— Собираешься выйти?
— Да… По-моему, это здесь…
— Но чем эта скорлупа отличается от остальных?
— Сам не знаю… Интуиция…
Я молча пожимаю плечами и, повиснув над расщелиной, включаю донное освещение.
— Транслируй на всякий случай на сушу, — говорит на прощание Джимми. — Мало ли что может случиться… Эва уверена, что если на корабле есть яд, то рядом должно быть и противоядие…
Я молча включаю ретранслятор и обнимаю Джимми, стараясь не смотреть на его обезображенное лицо…
На крохотном экране ретранслятора я вижу пока то же, что и за прозрачной полусферой «ската».
Вскоре Джимми включает свой фонарь. Ошалевшие от света рыбы то и дело закрывают поле зрения перед объективом передатчика, укрепленного над маской Джимми.
Наконец луч фонаря выхватывает из полумрака покрытый толстым слоем ила борт корабля. Судя по всему, судно затонуло не менее сотни лет назад, еще в конце двадцатого века.
— Эта посудина явно из прошлого тысячелетия, — подтверждает мою догадку голос Джимми. — Во всяком случае, это не атомоход; ядерные реакторы тогда ставили только на ледоколах и подводных лодках…
Джимми уже плывет над палубой, заглядывая изредка в иллюминаторы. Палуба занесена илом, и пытаться сейчас найти вход в трюм бессмысленно.
— Все равно я плохо разбираюсь в системах судовых двигателей того времени, — говорит Джимми. — Попытаюсь проникнуть в грузовой отсек… Похоже, что судно пострадало от взрыва…
На экране появляется огромная пробоина, еще не успевшая затянуться донными наносами.
— Видишь? — спрашивает Джимми. — Это ведь результат извержения?
— Да… — тихо говорю я. — Этот разрыв образовался не более двух недель назад… Сдвиг пластов мог привести и к вертикальной деформации корабля…
Зияющее отверстие стремительно приближается, и вот уже луч фонаря освещает десятки контейнеров, заполняющих трюм…
— Это они… — хриплый голос Джимми едва слышен.
— Но они целы! — я почему-то перехожу на шепот.
Джимми ничего не отвечает, но я вижу, как луч фонаря судорожно мечется по стенам грузового отсека. Внезапно он замирает, и я понимаю, что вижу куски металла. Видимо, обломок скального основания во время извержения прорвал металлические ребра приржавевшего судна и раздавил часть контейнеров…
Луч фонаря освещает осколки стекла, затем рука Джимми в синтериловой перчатке поднимает одну из лопнувших ампул и подносит ее совсем близко к объективу передатчика, чтобы мы все могли ее получше рассмотреть.