— Ты что — аэд, рапсод?

— Нет, — поспешно заверил хозяин. — Это так — память.

— Сколько тебе лет?

— Много. Очень много. Может быть, сто или больше. Я сбился со счета. Боги не пускают меня в царство теней, где бы я испил воды Леты и забыл… все забыл. Они хотят, чтоб я жил и видел…

— Что ты можешь увидеть здесь? Живешь один и не знаешь, что делается в мире.

— Отголоски доходят. Слышал, что давным-давно Тесей, сын царя Эгея, убил несчастного Минотавра. Ариадна вручила ему нить, чтобы он не заблудился в лабиринте. Слышал, погибло царство Миноса под огненным пеплом, что выбросила разгневанная Гея.

— Да, это так. Теперь ахейцы владеют Критом и собираются воевать Трою. За троянцев выступают их родичи-фракийцы с Даная и Данепра. На их стороне сам Зевс, Аполлон и Артемида. Раздоры среди людей, раздоры среди богов! Народы от войн слабеют. А с севера грозят Греции дорийцы. Тревожно!

— А что говорят о… Дедале? — тихо спросил хозяин и сцепил сухонькие ручки на груди, словно умоляя о чем-то.

— Какой Дедал? Убийца?

— Изобретатель, — робко возразил хозяин. — Парусов, инструментов. И зодчий, ваятель…

— Ну, он в самом деле что-то строил и изобретал, — усмехнулся ахеец. — Но все знают: плохой был человек. Убил ученика из зависти к его талантам. Какие-то недостойные истории с женщинами… Одна данепрянка искала его по всему свету.

— Нашла она его? — встрепенулся хозяин.

— Опоздала. Отравил его в Сицилии царь Кокалус за обиду, нанесенную дочерям: они полюбили Дедала и убили ради него Миноса, примчавшегося за ним в Сицилию. Сластолюбец! — убежденно закончил он.

Хозяин поник головой и спросил еле слышно:

— А Икар? Что говорят о нем?

— О, это герой! Остров, где он разбился, зовут Икарией, а море — Икарийским, спортивные праздники — «Икариями». Многим юношам не дает покоя слава Икара: они строят крылья, чтобы летать!

— Но ведь он погиб, не выполнив приказа отца, бедный юноша! Он просто озяб и хотел согреться в лучах солнца. А крылья построил Дедал!

— Важно ли, кто построил? Славу воздают героям, а Дедал — безнравственный человек, — раздраженно ответил купец.

— Ахеец! Пора в путь! — донеслось с берега.

— Ну, мне пора, зовут, — тяжело поднялся тот и снова взглянул на кифару:

— А что это на ней порваны струны? Что не починишь? Играл бы, пел!

— Я же сказал тебе, я не аэд и не рапсод, — тихо, но твердо обронил хозяин. — И никогда не был певцом.

…Что это? Так болит тело, каждый сустав, каждая мышца. И так трудно сделать вдох, будто совсем нет воздуха в легких. «А-а!» Чей это крик? Мой? Почему такой туман? Куда это бегут жужелицы, скакнул с былинки и шлепнулся на чью-то руку, покоящуюся на траве, кузнечик. Какая знакомая рука… Белый шрам у запястья… Сережа… Милый мой… А кто это за беломраморным столом? Ричард, Курт, Марсель… Что делает здесь древний старец с кифарой в реющем на ветру ветхом хитоне… А, он хотел рассказать о Дедале…

А что это все так удивленно воззрились на меня? Потому что я кричала? У Сережи дрожат губы и тает в глазах обида.

Правда, я обидела его недавно. Или давно? Я жила на Делосе, любила Дедала и искала его по свету… А как же Сережа, мой Сережа? Где был он?

— Мы выслушали твою песнь, аэд, — услышала я ровный голос Ричарда. — Чего ты хочешь? Восстановить истину через тысячелетия? Но мы всего лишь жюри спортивных соревнований. Что можем мы?

— Мы можем переименовать «Икарии» в «Дедалии»! — воскликнул Марсель. — Это будет справедливо. А что Дедал любил женщин, это не грех. — И он приосанился, красавец Марсель, пригладив усы мушкетера.

— Если бы рассказали правду о Дедале в прошлые времена, его бы многие простили, — перебил Марселя Курт. — Но теперь человечество возродило Любовь, Верность. Пусть Дедал гений, но он предал Любовь! Он жил, кривя душой! Как считаешь… ты, Ричард, и ты, Сергей?

— Я всегда за истину и справедливость, — ответил Ричард. — А ты, Сергей?

Сергей молчал, опустив голову.

«Что же ты, Сережа, что ты? Ты сердишься на меня за Дедала? Но ведь его любила не я, а Заряна. Давным давно. А я Ольга, и я люблю тебя. И мой Дедал — ты, — повернувшись к Сергею, молила я. — Прочти мои мысли, Сережа!»

— Я не знаю, как решить, — хрипло ответил Сергей и повернулся ко мне. О чем-то просили меня родные глаза. Еще раз повторить слова признания?

Снова вспомнились стихи:

«Я не знаю, почему во мне проснулась память Заряны, — глядя в родные глаза, думаю я. — Но я, Ольга, люблю тебя. Ты мой Дедал. И сколько ты еще изобретешь для людей…»

Но Сережа то ли разучился угадывать мои мысли, то ли осерчал.

— Я тоже за справедливость, — говорю тогда я, обращаясь к Ричарду.

— У тебя нет права голоса, — оборвал Ричард. — А придется голосовать.

Старик понял, что это значит. Рухнул на колени, тихо заговорил:

— Значит, я не смог как следует поведать вам о Дедале, раз вы не полюбили его. Да, я плохой аэд, потому что однажды предал друга, и боги отняли у меня за это дар слова. Но я так устал жить, о как я устал жить! Пожалейте меня!

Ричард моргнул, отвернулся — проняла его жалоба старика.

— Кто за то, чтобы назвать «Икарии» «Дедалиями»? — дрогнувшим голосом спросил он.

Курт демонстративно сложил руки на груди. Марсель забарабанил пальцами по столу в явном замешательстве.

«Ну, что же вы? — хотелось крикнуть мне. — Испугались правды? Ну да, Дедал ошибался, да, убил, но он страдал! Он выстрадал прощение, как и предавший его аэд! Три с половиной тысячи лет назад… Как долго не прощает их человечество!»

Сережа, будто услышав мой безмолвный укор, повернулся, глянул понимающе.

Я подсела к нему и, обхватив руку, прижалась к плечу, как всегда.

— Так кто за «Дедалии»? Прошу поднять руку, — еще раз воззвал Ричард…

— А какими были крылья Дедала? — прерываю я Ричарда и вижу, что попала в точку: это заинтересовало всех, начались догадки, пошли споры. Все будто обрадовались, что голосование отложили, и делали вид, будто не замечают, как тихо уходит от нас старый рапсод, такой маленький и легкий, что под его босыми ногами не сминаются травы… Щемит сердце от жалости, и я кричу:

— Он уходит!

— Кто? — удивленно спрашивает Сергей.

— Аэд! Неужели мы отпустим его, не поможем?

— Какой аэд? Что с тобой? — участливо спрашивает Ричард.

— Замечталась, — объясняет Сергей. — Вы же знаете, какая она фантазерка.

Радость — вот как мы назвали планету. А почему так назвали, непонятно. Оставалась бы лучше с реестровым индексом — ОЗТ/11/0,8 — Арктур-4 — и дело с концом. А то Радость! Не нарадуешься тут…

Реестровая номенклатура расшифровывается просто: ОЗТ — планета обитаемая земного типа; цифра «11» означает, что обитаемых планет по сей день нашли ровно десять, Радость — одиннадцатая по счету; 0,8 — гравитационный показатель; Арктур, понятное дело, это альфа Волопаса, а наша ОЗТ — четвертая планета в системе.

Слова «не нарадуешься» относятся к тому самому моменту, как мы с Сашкой очутились в пустыне. Вообразите: жара под тридцать градусов, над головой зеленоватое небо, огромный красный шар Арктура, и во все стороны, до самого горизонта, пустыня: песок, песок, песок… Оранжевого, заметьте, цвета. Откуда песок? Почему песок? Ведь НЕ МОЖЕТ здесь быть никакой пустыни. Ответа нет…

Впрочем, начну по порядку. Вышли мы из «игольного ушка»… так принято называть у нас прохождение через канал Баженова (по известной поговорке: «Легче верблюду пролезть через игольное ушко, чем богатому попасть в рай»), а вернее, протискивание корабля сквозь вакуум-капилляр; кстати, отсюда и далеко не поэтическое прозвище корабля — «Верблюд»… Так вот, вышли мы из «игольного ушка» в системе Арктура, нашли четвертую планету — так значилось в задании — и легли на круговую орбиту. Эта самая Радость наша как за семью печатями: густейший вокруг нее слой облаков. Очень похоже на Венеру. Как мы ни крутились, как ни меняли наклон орбиты, «окон» не нашли.