Понадобилось некоторое время, чтобы восстановить апломб Роджера Казаванта. Он плакал горючими слезами и ломал красивые руки, произнося патетические фразы.

— Говорите, во второй половине дня в субботу? Какая ирония судьбы! А когда именно?.. Нет, это уже слишком! Еще одно преступление, в котором повинно телевидение! Я собирался приехать сюда в пятницу вечером на уик-энд. Но в прошлую среду меня попросили участвовать в субботней телепрограмме, транслируемой из Чикаго — дискуссии о современном искусстве, — поэтому в пятницу вечером я вылетел туда. И в субботу с часу дня до половины второго я торчал в чикагской телестудии, сражаясь с непробиваемой тупостью двух так называемых университетских профессоров, когда вместо этой нелепой траты времени мог бы находиться здесь, спасая жизнь Фанни Эдамс!

Ситуация сверхбдительности в деревне, казалось, не доходила до Казаванта. Он продолжал ошеломленно твердить, что не видел в газетах ни слова о случившемся.

— Такой великий, Богом данный талант, — повторял он. — Суд, говорите? Значит, вам удалось загнать зверя? Отлично! Почему же газеты…

Отнюдь не возмутившись предупреждением, что ему могут не разрешить покинуть Шинн-Корнерс день или два, Казавант выпятил точеный подбородок и заявил, что целый легион головорезов не сможет выгнать его из деревни. Нужно столько сделать! Он должен ознакомиться с последними картинами Фанни Эдамс — ведь это его первый визит с прошлого августа, — взглянуть на картину, над которой она работала, когда ее настигла гибель — последние штрихи вдохновенной кисти… В конце концов, чтобы избавиться от него, судья Шинн попросил Ферриса Эдамса отвести гостя в дом Фанни Эдамс и оставить его там среди картин в шкафах.

— Это займет много времени, мистер Казавант?

— Конечно! Двумя днями тут не обойтись. Я должен сделать подробные записи…

— Ну, — вздохнул судья, — по крайней мере, вы не будете путаться под ногами…

* * *

Первым свидетелем в среду утром была Селина Хэкетт, мать констебля. («Раз уж мы занялись математической проблемой, — сказал судья, — то можем заодно исключить и старушку Селину!»)

Каждый вопрос приходилось выкрикивать в ухо старой женщине, и вначале ее ответы не имели никакого смысла. Но потом удалось вытянуть из Селины связный отчет о ее поведении в субботу. По ее словам, Берни задолго до полудня уехал в Кадбери. Селина покормила внуков ленчем около четверти первого — Джоэл прибежал от Пэнгменов и тут же убежал назад, — а после ленча она заставила Синтию и Джимми пойти с ней на маленький огород, который Берни посадил за гаражом, чтобы прополоть морковь, лук, латук и бобы. В два часа дождь загнал их в дом, где они оставались и после возвращения Берни из Кадбери, покуда Пру Пламмер не прибежала сообщить об убийстве тетушки Фанни.

— Хорошенькое дело! — с горечью добавила Селина Хэкетт. — Сын не может сразу рассказать о случившемся матери, и ей приходится узнавать это от соседки!

Она все еще сердито смотрела на констебля, когда Феррис Эдамс помогал ей подняться со свидетельского кресла.

Судья Шинн объявил краткий перерыв, покуда Берни Хэкетт провожал мать через дорогу к школе, где детей временно изолировали, и привел Сару Избел.

При виде дочери Мертон Избел приподнялся со складного стула. Но Орвилл Пэнгмен схватил старика за руку, а Хьюб Хемас что-то настойчиво прошептал ему, и он снова сел, бормоча себе под нос.

Покуда Сара Избел тихим голосом давала показания, присяжные разглядывали потолок, картины на стенах и собственные руки.

Никто не смотрел на Мертона Избела.

Сара заявила, что в субботу после ленча была с дочерью в мастерской на ферме Избелов, штопая платье, — никто из них не выходил из дому. Мастерская расположена в задней его части — раньше это была курительная, но мать (слово «мать» было произнесено еле слышно) переделала ее. До дождя она видела отца через окно — он пахал, идя следом за Смоуки, старой серой лошадью. Когда начался дождь, отец отвел Смоуки в конюшню, в углу которой находилась кузница, и до звонка Пру Пламмер Сара слышала стук молота по наковальне. Услышав новости, отец запряг Смоуки и Ралфа в фургон — у них нет автомобиля — и поехал в деревню.

Когда Эндрю Уэбстер заявил, что у него нет вопросов, Сара Избел быстро удалилась.

Феррис Эдамс вызвал Мертона Избела.

Старый фермер начал говорить достаточно спокойно. Когда дождь загнал его в конюшню, он воспользовался случаем, чтобы перековать двух лошадей. Нет, он не покидал конюшню… Мертон забормотал что-то о шведском железе, которое он привык использовать для гвоздей, и Джонни не смог разобрать, то ли железо стало невозможно приобрести, то ли Избел больше не мог его себе позволить… Морщинистое лицо, словно высеченное из гранита, странным образом ожило. Мускулы и нервы начали двигаться, как будто камень превращался в кипящую лаву.

Затем лава вырвалась наружу.

— Сукин сын! Соблазнитель! Антихрист! — Мерт Избел поднялся со стула, тыча правой рукой в сторону Джозефа Ковальчика.

Тот съежился, словно придавленный ураганным ветром. Эндрю Уэбстер испуганно привстал, ухватившись за край соснового стола.

— Мертон! — произнес шокированный судья Шинн.

— Мистер Избел… — начал Эдамс.

— Мерт! — Берни Хэкетт направился к старому фермеру.

Но Мертон Избел продолжал бушевать, и все затаили дыхание, ибо это была не вспышка ярости человека в здравом уме, а приступ галлюцинаций: Мерт Избел вообразил, будто Джозеф Ковальчик — тот самый коммивояжер, который десять лет тому назад обесчестил его дочь Сару. Он проклинал соблазнителя и благодарил Бога за то, что тот оказался у него в руках.

— Вор!.. Осквернитель девственниц!.. Отец ублюдков!.. Проклятый иностранец!..

На глазах оцепеневших присутствующих старый фермер протянул могучие руки через сосновый стол, схватил за горло ошарашенного заключенного и оторвал его от стула:

— Я ждал этого целых десять лет!..

Кожа Ковальчика из серой становилась фиолетовой. Глаза вылезали из орбит. Из горла вырывались сдавленные звуки.

Понадобились усилия шестерых мужчин, чтобы оттащить Мерта Избела от обвиняемого. Они опрокинули его на стол, держа за руки и за ноги. Постепенно он прекратил сопротивляться, и взгляд его стал осмысленным. Мужчины поставили его на ноги и отвели наверх в одну из спален.

Судья Шинн окинул взглядом сцену побоища.

— Перерыв! — объявил он. — Пожалуйста, приведите зал суда в порядок.

* * *

За ленчем все молча и без всякого аппетита жевали сандвичи, приготовленные Милли Пэнгмен.

Только когда Феррис Эдамс поднялся, собираясь вернуться в дом Фанни Эдамс, судья Шинн заметил:

— Лучше заканчивайте процедуру, Феррис. Все равно это ни к чему не приведет.

— Я собирался, — ответил Эдамс, — но Казавант сказал кое-что сегодня утром, когда я отвел его к тетушке Фанни, и я подумал, что стоит вызвать и его.

— Этого болтуна? — Судья нахмурился. — Какой от него может быть толк?

— Речь идет о картине на мольберте.

— Вот как? — заинтересовался Энди Уэбстер. — И что же с ней такое?

— Не важно, — сказал судья. — Хорошо, Феррис, вызовите Казаванта и закругляйтесь. Какое имеет значение, что он скажет, Энди? Или что скажете вы? Кстати, вы собираетесь что-нибудь говорить в защиту обвиняемого?

— Наша защита — правда, — проворчал старик. — Только никто ей не поверит. Я могу лишь вызвать Ковальчика свидетелем и пустить все на самотек.

— Возможно, вы не будете так уверены в правдивости Ковальчика, — с хитрым видом произнес Эдамс, — когда услышите, что говорит Казавант.

И он вышел, насвистывая.

Ашер Пиг с любопытством посмотрел на Джонни:

— Судья Шинн рассказывал мне о вас фантастические истории. Какое жаркое вы намерены приготовить из кролика, которого держите в рукаве?

— Я не держу в рукаве ни кролика, ни что-либо еще, — отозвался Джонни. — Вы же слышали сегодняшние показания. У старой Селины, детей Хэкетта и троих Избелов есть алиби, а нам оставалось исключить всего шестерых…


Перейти на страницу:
Изменить размер шрифта: