— И только он! — с торжеством добавила Пру Пламмер.

— Разве? — возразил Джонни. — Тогда кто подменил картину? Это доказывает, что там был кто-то еще, не так ли? Зачем Ковальчику было это делать? Неужели вы не понимаете, что произошло? Мы знаем, что Ковальчик наколол дрова и оставил их в пристройке, — знаем, потому что тетушка Фанни изобразила это. Мы также знаем, что дров там не было, когда Берни Хэкетт обнаружил тело. Значит, кто-то унес дрова — по той же причине, что подменил картину, — чтобы представить Ковальчика лжецом! Если Ковальчик мог солгать в такой мелочи, как колка дров, кто проверит, что он не убивал тетушку Фанни? Ковальчик был оклеветан!

— Но кем? — осведомился Хьюб Хемас.

— Откуда мне знать? Я должен предъявить вам убийцу, прежде чем вы позволите умереть невиновному?

— Вы должны показать нам кого-то, кто мог там находиться, — сказал Хьюб. — Но вы не можете это сделать. Нет ни единой живой души в этой деревне, у которой бы не было алиби, мистер Шинн, — если вы намекаете, что это один из нас. Даже у вас, постороннего, алиби имеется. Может, мы не так умны, как вы — образованные люди, — чтобы разобраться в этой истории с картинами, но нам хватает ума понять, что кто-то проломил кочергой голову тетушке Фанни, и это мог сделать только тот бродяга-иностранец, мистер Шинн.

— Давайте проголосуем! — в третий раз рявкнул Мерт Избел, взмахнув кулаком.

Джонни повернулся к стене. «О'кей, братцы! Я выдохся».

— Соседи! — послышался голос Сэмюэла Шира. Джонни с удивлением обернулся — он совсем забыл о священнике. — Соседи, прежде чем голосовать… «И как хотите, чтобы с вами поступали люди, так и вы поступайте с ними… будьте милосерды, как и Отец ваш милосерд. Не судите, и не будете судимы; не осуждайте, и не будете осуждены; прощайте, и прощены будете».[35] Неужели здесь есть хоть один, для кого эти слова ничего не значат? Неужели они не трогают вас? Помолимся вместе, соседи!..

«Теперь мы можем радоваться тому, что исполнили свой долг, как его понимаем, — подумал Джонни. — Разум и милосердие, приходящее с верой. Мы попробовали и то и другое, ваше преподобие, но паства нас не слышит».

— Молиться за душу этого сукиного сына? — зарычал Мерт Избел. — Давайте голосовать!

— Хорошо, — кивнул Хьюберт Хемас. — Питер? Питер Берри раздал остро заточенные карандаши и листочки белой бумаги.

— Пишите ваш вердикт, — велел Хемас.

В течение нескольких секунд в спальне Фанни Эдамс слышалось только царапанье грифеля о бумагу. Потом Хьюб собрал листки.

— Ты же ничего не написал, Кэлвин, — сказал он, подойдя к мастеру на все руки.

Весельчак Уотерс поднял взгляд, выражающий мучительное напряжение интеллекта.

— Как пишется «виновен»?

Десять из двенадцати присяжных проголосовали за осуждение.

Через два часа Джонни и преподобный Шир оказались прижатыми к комоду полукругом разгневанных мужчин и женщин.

— Думаете загнать нас в тупик? — бушевал старый Избел. — Хотите противиться воле большинства? Голосуйте за виновность!

— Вы угрожаете мне, Мертон Избел? — осведомился Сэмюэл Шир. — В своей ненависти и страсти вы зашли так далеко, что принуждаете меня проголосовать так же, как вы?

— Мы будем торчать здесь, пока у коров не пропадет молоко! — негодовал Орвилл Пэнгмен.

— Это заговор — вот что это такое! — брызгала слюной Ребекка Хемас. — Ввести в жюри священника!

— И постороннего, — добавила Эмили Берри. — Его следовало бы выгнать из деревни.

— Вместе со мной, — со вздохом промолвил мистер Шир.

Они кричали и размахивали руками — все, кроме Хьюба Хемаса, который, прислонившись к окну с ситцевой занавеской, молча глядел на Джонни.

— Прошу прощения, — устало произнес Джонни. — Здесь очень тесно. Я бы хотел отойти в угол и сесть.

— Голосуйте за виновность!

— Заставьте его стоять!

— Вышвырните его отсюда!

— Отпустите его, — неожиданно заговорил Хемас.

Остальные расступились.

Джонни, вытирая лицо, опустился на старый сосновый стул у кровати. Мысли с трудом приходили в голову в этой душной, заряженной ненавистью комнате. Какими же идиотами они были, составляя «план кампании»! Ведь они имели дело со слепой силой, неуправляемой, как ветер. Это доказывало лишь то, что он понял уже давно. Человек — хаотичное существо, лишенное здравого смысла, которое тычется в разные стороны, как бешеное животное, разрушая и губя все вокруг, включая самого себя. Что значат разум, порядок и творческое начало в сравнении с обезумевшей толпой? Жалкая кучка гениев творит чудеса, которые обречены на гибель вместе с городами, пророками, достижениями науки и искусства. Первые люди, прилетевшие на Марс, обнаружат там не пучеглазых существ с антеннами на крошечных головах и не суперменов, а безжизненную пустыню, все еще излучающую смерть. В эволюции жизни отсутствовал ген духовности — Бог, который создал все, упустил самое важное…

— Мистер Шинн.

— Да? — Джонни поднял голову. Это был Сэмюэл Шир. В комнате внезапно стало тихо. Хьюб Хемас шепотом что-то внушал окружавшим его соседям.

— Думаю, — тихо сказал мистер Шир, — здесь собирается произойти нечто очень скверное.

— Наверняка, — отозвался Джонни. — И что касается меня, то чем скорее, тем лучше.

— Значит, вы тоже?

— Что «тоже»? — удивленно спросил Джонни.

— Тоже сдались?

— Я не сдался, падре. Но чего вы от меня ожидаете?

— Борьбы со злом и заблуждениями!

— До самой смерти? В свое время, мистер Шир, я был хроническим борцом с ветряными мельницами. Ну и чего я достиг? Что это может изменить?

— Очень многое! Мы не должны отчаиваться… — Священник склонился к Джонни и зашептал: — На разговоры нет времени, мистер Шинн. Эти люди бедны, их души в смятении, и они замышляют что-то дурное. Если вы можете выбраться из комнаты, спуститься и предупредить остальных, я постараюсь отвлечь их внимание.

— Дверь заперта, а снаружи дежурит Берни Хэкетт. — Джонни стиснул руку маленького священника. — Я знаю, падре, как это тяжело для вас. Есть только один способ воспрепятствовать этому — по крайней мере, временно.

— Какой?

— Притвориться побежденными.

— Побежденными?

— Если мы с вами проголосуем за виновность, это их удовлетворит, а Ковальчику даст передышку…

Мистер Шир выпрямился.

— Нет, — холодно сказал он. — Вы смеетесь надо мной, мистер Шинн.

— И не думаю! — Джонни почувствовал гнев. — Наша цель — спасти Ковальчика, и это может помочь. Процесс ровным счетом ничего не значит, мистер Шир. Он был ненастоящий, это была уловка с самого начала.

— Кто знает, что настоящее, а что нет? Я не могу делать то, что противно моей совести, мистер Шинн. И вы тоже.

— Вы так полагаете? — Джонни мрачно улыбнулся. — Человек способен на все. Я видел отличных парней, храбрых солдат, прекрасных мужей и отцов, стойких патриотов, усердных прихожан, которых заставляли отрекаться от своих товарищей, жен, детей, страны, Бога — от всего, во что они верили. Они не хотели делать это, мистер Шир, но делали.

— Но вы также видели людей, которые этого не делали, — с презрением произнес священник, — однако предпочитаете не вспоминать о них! Мистер Шинн, если вы сейчас не встанете и не сделаете все, что можете, то будете еще хуже, чем Хьюб Хемас, Мерт Избел и Питер Берри, — хуже, чем все они, вместе взятые! Они не правы, но, по крайней мере, делают то, во что верят. Но человек, который знает, что прав, и не отстаивает свою правоту, пропащий, мистер Шинн, и весь мир пропадет вместе с ним.

Сэмюэл Шир метнулся к двери. Ключ торчал в замке. Он повернул его дрожащими пальцами и открыл дверь.

— Вынесли вердикт? — зевая, спросил констебль Хэкетт. — Давно пора.

Священник пробежал мимо него, но прежде, чем он успел сделать два шага по коридору, Хьюб Хемас оказался рядом.

— Нет, мистер Шир, — пропыхтел Хьюб.