— Да где же вы-то были? — спросил я. — Почему вы, якобы хорошо понимавшие, что творится в Чернобыле и его окрестностях, не предупредили кинематографиста? Ведь его смерть — на вашей совести. А теперь вы еще и дальше упорствуете и не хотите своему же народу рассказать честно о последствиях Чернобыля!
[Последним в разговор включился еще раз Польский, решивший завершить встречу на высокой демагогической ноте:
— Кто вам дал право говорить о проблемах морали? Что вообще вы понимаете под словом «аморальность»? Вы договорились до того, что заявили об «аморальности советских ученых». Как вы смеете вести себя таким образом?!
Далее. Вы пишете об ошибке операторов на Чернобыльской станции таким тоном, будто вся система контроля работы атомных станций была построена в СССР неправильно. Вы позорите огромное число выдающихся советских ученых, высасывая из пальца свои никчемные обвинения. Вы однозначно стараетесь внушить, что атомная энергетика несет вред. Все специалисты в мире едины во мнении, что без атомной энергетики человечеству далее не прожить. Всё дело в вопросе контроля за работой станций. О том, что произошло на четвертом блоке Чернобыльской АЭС имени Ленина, народ проинформирован в газете «Аргументы и факты», и возвращаться к этому больше нечего! Ваша статья — это диверсия чистой воды» — завершил Польский беседу в Минздраве.]
Итак весь разговор закончился впустую. На мое предложение провести семинар или симпозиум с участием А. Д. Сахарова и других ученых ответил категорическим отказом Булдаков. Я также просил указать на конкретные ошибки в моей статье, если они имеются (я видел, что на полях моей рукописи, размноженной на копировальной машине, у каждого из участников совещания виднелись какие-то пометы), предлагал, наконец, дать мне мотивированное заключение о моей статье. Ни одно из предложений принято не было. Более того, Булдаков в какую-то минуту даже проговорился, заявив:
— Да как я вам дам посмотреть мои замечания на полях, если вашу статью мне выдали в первом (секретном. — B.C.) отделе под расписку?!
[Когда все поднялись по команде Польского смеет, присутствовавший на встрече представитель КГБ, который так невнятно произнес свою фамилию, что понять ничего было нельзя, пошел провожать меня до выхода из здания.
10 июня я получил официальный ответ на бланке Минздрава, подписанный заместителем начальника Главного санитарно-эпидемиологического управления А. И. Зайченко (на документе стоял номер: 129-17/с-8). Зайченковское заключение начиналось с дежурных фраз о правдивости «средств массовой информации СССР, систематически сообщающих об имевшей место 26 апреля 1986 года аварии», о выступлении Горбачева по советскому телевидению, о конкретной информации, об отчете СССР в МАГАТЭ, и говорилось, что «исходя из вышесказанного, Ваше заявление о скупости информации о последствиях аварии на ЧАЭС представляется некорректным». «Что касается Ваших сомнений по поводу эффективности организации контроля за радиоактивностью продуктов питания, потребляемых населением, то масштабность и эффективность принятых мер привела к тому, что на территории БССР, УССР и РСФСР уровни содержания цезия-134 и цезия-137 в 10–20 раз меньше, чем следовало из расчетных модельных представлений».
Затем шел абзац о «самоотверженном и вдохновенном труде», который присущ «советским людям».
Заключение содержало два пункта:
«Ваш материал носит только критический характер» и «Ваши сомнения в правомерности заключения советских ученых о конкурентноспособности АЭС, их экономичности, безопасности и экологической чистоте носят беспринципный характер».
Разумеется, после такого совещания и последующего заключения Зайченко статья не была рекомендована к опубликованию в советской печати и вышла в свет в журнале «Континент» в Париже (№ 52, 1987. С. 191–212, была опущена только вся библиография к статье) и в кратком виде во многих газетах и журналах мира.]
Тем не менее вскоре заместитель главного редактора газеты «Московские новости» Ю. Н. Бандура, которому я переслал мою статью, предложил подготовить специально для них короткий материал, который содержал бы в себе одну из частей моей большой работы о Чернобыльской катастрофе. В предложенный срок я написал статью. Редактор Егор Яковлев и Юрий Бандура одобрили ее, внесли минимальные исправления и сказали мне, что в скором времени она увидит свет.
Но получилось так, что именно в это время (17 августа 1987 года) западногерманский журнал «Шпигель» опубликовал другую мою статью — об антисемитизме в СССР. Я остановился в ней, в частности, на истории создания и деятельности так называемого «Патриотического объединения “Память”» и привел данные о том, что среди лидеров этого общества есть люди, близко соприкасающиеся с секретарем ЦК КПСС Егором Лигачевым. Статья эта, как вскоре мне сообщили, больно задела Лигачева. Более месяца он швырял с одного угла своего стола на другой экземпляр журнала, раскрытый на том месте, где красовалась его фотография, но тем не менее журнал со стола не исчезал.
Не знаю, каким образом в редакции «Московских новостей» узнали об этой моей статье, но буквально дней через десять после ее выхода в свет мне позвонил Бандура и спросил:
— Валерий Николаевич, а что там за статью вы опубликовали в «Штерне»?
Я ответил, что не в «Штерне», а в «Шпигеле», и рассказал о содержании статьи, упомянув, что ни один факт в ней не может быть оспорен.
Услышав разъяснения, Бандура попросил меня безотлагательно посетить его. Когда я приехал, он дал мне понять, что моей статьей в «Шпигеле» остался крайне недоволен Егор Лигачев, и в этих условиях редакция газеты вряд ли сможет опубликовать статью опального автора, сумевшего и в условиях гласности напечатать не то, что нужно. Статья действительно так и не увидела свет в СССР. Гласность, подумал я, была еще, видимо, неполной.
И все-таки еще не все розовые цвета и оттенки в тогдашней картине советской жизни поблекли для меня.
Спустя месяц главный редактор журнала «Знамя» Григорий Яковлевич Бакланов предложил мне переделать для его издания мой объемистый труд о Лысенко, который я и не надеялся увидеть опубликованным в СССР. Это был для меня праздник гласности. Я уехал за город, упоенно работал и за два месяца из 1000-страничного текста сделал краткий вариант на 400 страницах. В начале ноября 1987 года редакция закончила рассмотрение рукописи, ее одобрили, со мной был заключен договор, мне выплатили аванс — более тысячи рублей! Это была первая крупная сумма денег, полученная мной почти за восемь лет вынужденной безработицы. По условиям договора, книгу должны были напечатать в течение 1988 года. Елена Георгиевна Боннэр сказала мне:
— Зря надеетесь. Не напечатает Бакланов. А вот что первый гонорар получили — здорово. Поздравляю.
Потом произошли еще более удивительные события. Журнал «Новый мир» взял мою статью «Зловещая сила мутаций» — об опасности загрязнения окружающей среды для наследственности человека. Главная задача этой статьи состояла в том, чтобы показать, что не только наше поколение уже поражено продуктами, загрязняющими среду обитания, но что и будущие поколения будут нести генетический груз, который возникает сегодня из-за непонимания и непризнания опасности, которой мы подвергаем себя.
Затем «Литературная газета» прислала корреспондента, Антонину Галаеву, взявшую интервью об этой проблеме. Одна из центральных киностудий записала сюжет у меня дома, посвященный той же теме. И, наконец, журнал «Огонек» согласился напечатать мою статью о сессии ВАСХНИЛ 1948 года, на которой с ведома и одобрения Сталина была разгромлена советская генетика.
Я ходил счастливый, упоенный гласностью. Я серьезно поверил, что назад пути не будет, и написал 15 сентября 1987 года письмо в Президиум Верховного Совета СССР, в котором просил помочь с трудоустройством по специальности, а до поступления на работу дать мне возможность поехать на два года в США в связи с полученным приглашением Университета штата Охайо. Я надеялся на положительный ответ, но времени не терял: работал день и ночь, закончил книгу о Лысенко и начал готовить следующую книгу. Более того, состоялось несколько публичных лекций (одна — в Центральном Доме актера, другая в Центральном Доме работников искусств), в которых я открыто рассказывал о бедах советской науки, вызванных тем политическим диктатом, который с ленинских времен укоренился в стране.