— Кто тебя прислал? Говори! Живо!

“Какая же его баба дура! — ругнулся про себя Звонарев. — Мужик ее совсем уже рехнулся, а она все огласки боится! На таких клиентов “спецов” вызывают с милицией! А мне он сейчас вышибет мозги — и все”. Однако с удовлетворением он отметил, что не испугался. Последний “псих”, с которым Звонарев столкнулся, был с топором, и это было не менее страшно. Правда, тогда-то он приехал с милицией.

Звонарев молчал, пристально наблюдая за полковником. Спешить в таких ситуациях, как он хорошо знал, было смерти подобно. Сумасшедшие — как быки: стоят перед тобой, наставив рога, пока ты не махнешь красной тряпкой. Но удивительное дело: красные глаза полковника вовсе не казались безумными. “Что-то тут не так… И размышлял он логично, с иронией: “В постель не мочусь, могу дотронуться пальцем до кончика носа”.

— Ты думаешь, я с тобой шутить буду? — зловеще, с неподдельной угрозой спросил военный и повторил: — Кто тебя прислал?

“Если это сумасшедший, не лишенный логики, то и воздействовать на него надо логическими методами”, — решил Алексей. Он протянул полковнику карту вызова.

— Вот карта вызова, товарищ полковник. Наберите по телефону “03”, спросите дежурного врача центра. Назовите ему номер наряда и спросите, поступал ли на “скорую” такой вызов. Узнайте, кто вызывал, и мою фамилию. Вот мое удостоверение.

— Откуда ты знаешь, что я полковник?

— Ваша жена сказала. Справьтесь у нее.

Военный опустил пистолет. Звонарев облегченно перевел дух.

— Что ты там болтал про ЦРУ?

— Видите ли, — осторожно начал фельдшер, — многие, э-э-э… больные связывают непонятные вещи, происходящие с ними и вокруг них, с происками ЦРУ.

— Ага. А почему они так делают? Разве у нас много пишут про работу ЦРУ внутри страны?

— Не знаю, — пожал плечами Звонарев. — Наверное, они смотрят фильмы про агентов ЦРУ.

— Какие фильмы? “Ошибка резидента”? Это чепуха, от такой клюквы не будет шпионобоязни. Просто люди с поврежденной психикой раньше других чувствуют реальную угрозу. Знаешь, как у ревматиков? Ноют суставы, значит — к дождю.

— А вы что чувствуете? — осмелился спросить Алексей.

— Я не чувствую. Я знаю. Ты видел когда-нибудь, как работает жук-древоточец? Я видел однажды. У моего знакомого был дореволюционный письменный стол. Массивный, просторный, с барьерчиком, как у Льва Толстого. Казалось, он сделан на века. А его съел жук-древоточец. Стол стоял, на вид все такой же прочный, а на самом деле был весь изгрызен изнутри миллионами жучиных ходов. Однажды его толкнули случайно, и он рассыпался в прах. Вот что я чувствую, понял? Стол стоит, — он ткнул пальцем в столешницу перед собой, — но его уже не существует.

Звонареву стало интересно.

— Под столом, надо полагать, вы подразумеваете наше государство?

— Ты догадливый.

— То есть вся наша огромная армия, МВД, КГБ уже совершенно подточены изнутри?

— Ты забыл, что у нас не военное, а партийное государство. Достаточно одного КГБ. Рыба гниет с головы — знаешь пословицу? Ты решил, что приехал к сумасшедшему, а сумасшедшие — мы все. Мы уже более двадцати пяти лет живем в стране, где ни под каким предлогом нельзя проводить расследование в отношении члена высшего руководства — Политбюро. Спасибо Хрущеву! А теперь представь, что наверх пробрался враг. А ты говоришь: армия, КГБ, МВД… Миллионы людей бьются внизу, чтобы хранить госсекреты, проверяют каждого встречного-поперечного, не служили ли его родственники в Белой или власовской армиях, не проживали ли на оккупированной фашистами территории и т. д., и т. п., а на верхних этажах система не работает. Все открыто, аж ветер свищет! Нужно только запустить “крота” с идеальной анкетой на первый этаж и ждать, когда он проберется наверх.

Звонарев хмыкнул:

— Это так просто? — Он даже не представлял себе, как вообще живой человек может попасть в это заоблачное Политбюро.

— Это непросто, но это возможно, если хорошо “вести” “крота”. Если последовательно убирать с его пути конкурентов.

— Так кто же “крот”? — по-детски спросил Звонарев.

Полковник строго уставил на него красные глаза.

— Это тебе, прапорщик, не детективный роман. Это жизнь. Поживешь подольше, если будешь знать поменьше. Да и никакого толку нет в том, чтобы знать “крота” по имени. Мало даже доказать, что он “крот”. Тем более что он вовсе не один. Люди рисковали жизнями за границей, чтобы доставить мне эти сведения. Но я не могу их использовать. Нет такого механизма, чтобы брать за жопу высокопоставленных “кротов”! Если уж пробрался наверх, то все, понял? В такой ситуации нужен Сталин или Мао… Чтобы разом уничтожил он эти привилегии Политбюро, чтобы оторвал оборотням их собачьи головы! Но нет ни Сталина, ни Мао. С великим трудом добытые материалы лежат в моем сейфе. Мы в Управлении даже не знаем, куда их направлять! Министру обороны? Но он передаст их либо в Политбюро (он и сам его член), либо в КГБ. Если в Политбюро, то подозреваемых, по хрущевским правилам, еще до всякого расследования обязаны с доказательствами ознакомить. Для членов Политбюро же нет секретов! В КГБ? “Кротам” жаловаться на “кротов”? Ставить под удар людей, добывших документы? Я был в августе 68-го в Праге, знаю гэбэшников. Они позволили этим гондонам с “человеческим лицом” сообщать из нашего посольства по “вертушке” секретную информацию о ходе переговоров о формировании нового правительства. И тут же все это передавалось по местному радио. Потом гэбэшники объяснили утечку информации “тактической игрой”. Они, суки, игрались, а наших людей в Праге и Братиславе, готовых войти в состав нового правительства, травили на каждом углу. Если бы не армия, не армейская разведка, мы бы просрали Чехословакию! Я вижу, понимаю, что события развиваются по чехословацкому сценарию, но сделать ничего не могу. — Он помолчал. — Не знаю, зачем стал рассказывать тебе все это. Наверное, оттого, что лицо у тебя хорошее — русское, открытое.

Он снова замолчал. Звонарев с трудом переваривал полученную информацию. Полковник приоткрыл дверь в доселе неведомый для него мир — если, конечно, это не был мир его изощренной паранойи.

— Ну так что же? — Полковник с усмешкой наблюдал за ним. — Будешь ты меня лечить или нет?

— Для этого хотелось бы знать, нуждаетесь ли вы в лечении, — смущенно ответил Звонарев. — Ваша жена сказала, что вы не спите, не едите, не выходите из кабинета…

— А ты бы на моем месте спал и ел?

— … Еще ее беспокоит, сможете ли вы пойти в понедельник на работу. По ее словам, вам предстоит зарубежная командировка…

Военный поморщился.

О чем еще с ним говорить и что делать дальше, Звонарев не знал.

— Раз уж меня вызвали, — сказал он, — я обязан осмотреть вас, измерить давление, прослушать сердце, легкие…

— Если обязан, то давай, — равнодушно отозвался полковник и положил руку на стол.

Все было в норме, без особых отклонений. Звонарев, прослушивая сердце, как бы невзначай провел несколько раз фонендоскопом по груди военного: хотел посмотреть, не станут ли полосы красными, как у шизофреников. Нет, они были белыми. Руки не дрожали, реакция зрачков, коленные рефлексы — в норме. Просить дотронуться пальцем до кончика носа он не осмелился. Но версию о паранойе он все же решил отработать до конца.

— Хочу вас вот о чем еще спросить. Я понял, что для вас не имело большого значения, с кем именно поделиться своими невзгодами. Подвернулся я, с вроде бы хорошим лицом, и вы облегчили душу. Что ж, почему бы нет: едва ли я похож на шпиона. Но ведь то, что вы рассказали — государственная тайна. У меня как-то не укладывается в голове, что вы, профессионал, взяли и открыли ее первому встречному. Вы даже не попросили меня никому не рассказывать о ней. Я слушал вас: вы рассуждаете логично, но не кажется ли вам выбор меня в качестве доверительного собеседника нелогичным? Может быть, на вас действительно повлиял испытанный вами стресс и вам надо отдохнуть, подлечить психику — скажем, в санатории?