Круглое лицо Черепанова вытянулось.

— Если вы намерены серьезно заниматься этим делом, — продолжал Звонарев, — то будьте любезны, прикройте меня от Лубянки хотя бы справками. Почему все удары должен принимать я? Знаете, какая мысль мне пришла сейчас в голову? Все мои неприятности на работе и неприятности в Литинституте, которые произошли накануне и о которых вы еще не знаете, и ваша сегодняшняя новость о загадочном исчезновении Немировского и компании — это звенья одной цепи, берущей начало с моего визита к Трубачеву и визита ко мне кагэбэшников. Я рассказал им о некоторых словах Трубачева, после чего они потребовали от меня подписку о неразглашении. Кое-что, но без протокола, я скажу и вам, чтобы и вы поняли, во что вы вместе со мной вляпались. Так вот, полковник сказал, что, по сведениям военной разведки, агентура ЦРУ все больше внедряется в КГБ. Причем он имел в виду не какие-то конкретные уровни — скажем, рядовых сотрудников, среднее звено либо руководство, — он имел в виду всех. Сверху донизу.

Сергей Петрович заморгал.

— Как вам это нравится?

— Как юрист я не должен забывать, что вы… кхм… — Черепанов откашлялся и искоса глянул на Алексея, — писатель. Может, вы сейчас сочиняете детективный роман и воображение у вас разыгралось?

— И я придумал Немировского с его людьми, которые пришли на подстанцию, и пустившего себе пулю в голову полковника, которого ждала блестящая карьера? И я вообразил, что меня, студента Литинститута, бывшего на хорошем счету, вдруг захотели исключить, а на “скорой”, при хронической нехватке медперсонала, перевели на три месяца в телефонисты? — с горечью спросил Алексей.

Сергей Петрович слез со стула.

— Трубачев погиб от выстрела в сердце. Давайте ваши сигареты, — потребовал он.

— Что? — не понял Звонарев.

— Сигареты, говорю, давайте. Курить будем.

Алексей захохотал, освобождаясь от напряжения последних трех дней; глядя на него, залился крякающим, рассыпающимся горохом смехом Черепанов. Отсмеявшись, следователь проворно открыл скрежещущий замок несгораемого шкафа и, запустив в него руку по плечо, нашарил там и достал тяжелую хрустальную пепельницу.

— Скелет в несгораемом шкафу майора Черепанова, — весело прокомментировал Алексей.

— Да нет, я совсем бросил, просто когда понервничаю… — смущенно пробормотал Сергей Петрович. Он блаженно, с выражением человека, готового предаться пороку, понюхал сигарету “Ява” и закурил.

— Признаюсь вам, — тихо сказал он между затяжками, пуская маленькие колечки, — и меня удивило, что мое сообщение КГБ о людях, разгуливающих с их удостоверениями и бланками, не вызвало у них немедленного желания провести собственное расследование. Они ограничились ответом, что не было таких, и все. Как будто остальное их не касается!

Хорошее настроение Звонарева сразу улетучилось.

— Вот-вот, — кисло сказал он, ссутулился и погрузился в собственные мысли.

Черепанов, охмелевший от курения, тоже некоторое время молчал. Потом аккуратно придавил окурок в пепельнице, отодвинул ее в сторону.

— Беда в том, что мне не с чем идти к начальству, чтобы просить дополнительные полномочия. Ни письменного документа из КГБ, ни ваших показаний. А как вы считаете, почему он именно вам решил сообщить эти вещи?

— Точно такой же вопрос задал ему я. Он ответил: “Устал я хранить тайны ЦРУ”, — с интонацией, которая, как я задним числом понимаю, означала: “Не все ли равно, кому теперь рассказывать!”. А можно и мне задать вам один вопрос?

— Давайте.

— Что, у вас действительно есть основания утверждать, что Трубачев не сам убил себя? Кто-то был у него после моего ухода?

— Со слов жены — нет.

Алексей уже научился различать нюансы в словах Черепанова.

— А вы склонны ей не доверять? — помолчав, спросил он.

— Это уже третий вопрос, — улыбнулся Сергей Петрович. — Так мы не договаривались. Ну ладно. Вы сказали мне кое-что без протокола, скажу вам и я. Вы же писатель, Алексей Ильич, душевед, что называется. Перед вами молодящаяся дама, жена карьерного офицера. У таких, насколько я знаю, часто бывают любовники. В этом случае даме есть что скрывать — и от мужа, и, скажем, от следствия. Теперь посмотрите на это с точки зрения вашей версии. Ведь предполагаемый любовник дамы может быть вражеским агентом, не так ли?

— А у нее был любовник?

— По моим сведениям, не один.

Звонарев ошеломленно замолчал. Потом он вспомнил:

— Но ведь там дочка еще была! Что она говорит?

— Дочь вскоре после вашего ухода отлучилась к подругам. В момент трагедии ее дома не было. Ее почему-то успокоили ваши слова о том, что серьезного психического заболевания у ее отца нет, что он в принципе согласен лечь в какой-то санаторий… Вы, кстати, говорили это?

— Говорил.

— Что же это за санаторий? — вкрадчиво, по-кошачьи осведомился Черепанов. Он снова был следователем по особо важным делам, а Звонарев — обычным свидетелем, причем подозрительным.

— Я предложил ему поехать в неврологический санаторий, подлечиться, отдохнуть. Он кивнул: да, мне нужно отдохнуть. Теперь-то я понимаю, что он имел в виду.

— Ну, вот и девушка стала жертвой этого заблуждения. Впервые за три дня она решила выйти на несколько часов из дому…

— А записки Трубачев не оставил?

— Вечер вопросов и ответов закончен. — Сергей Петрович мягко хлопнул ладонью по столу. — А нашему разговору я предлагаю подвести такой итог. Я напишу в протоколе, что вы согласны сотрудничать со следствием в случае предоставления вам документа, что подписка, взятая у вас лицами, представившимися сотрудниками КГБ, недействительна, а вы подпишите этот протокол. Хорошо?

Алексей кивнул. Черепанов достал чистый бланк, вооружился ручкой.

— Ваша фамилия, имя, отчество? — с мягкой улыбкой начал он.

Написав протокол, он дал подписать его Звонареву.

— Копию протокола я направлю в КГБ вместе с официальным запросом, — заявил он, пряча лист в папку. — Запрос будет подписан главным военным прокурором города Москвы. Отделаться устным ответом им уже не удастся. Потом будем действовать дальше, в зависимости от ответа.

— А не может случиться так, что КГБ просто заберет дело к себе, не дав вам никакого документа?

— Вполне может. Но на каком-то этапе мы все равно подключимся, ведь дело уже под контролем военной прокуратуры.

— А покуда я попаду в руки к очередному Немировскому? Ну а если полковник прав? Насчет шпионов в КГБ? Они же меня сгноят, обвинят во всех смертных грехах! Это уже начинается, неужели вы не видите?

— Вы полагаете, что в КГБ все шпионы?

— А зачем мне все? На меня одного-двух хватит! Невелика птица!

— Ну-ну, не малодушничайте. Вы же мужчина. Говорю вам ответственно: в КГБ очень много порядочных людей, настоящих профессионалов. С некоторыми я знаком, могу похлопотать за вас, если дело заберет КГБ.

На том и расстались. Выйдя за ворота, на освещенную вечерними огнями Пушкинскую, Алексей подумал: “Мягко стелет, да жестко спать! Что ему: он соблюдет все формальности и будет считать, что совесть его чиста. А я вернусь к тому же, с чего все начиналось. В худшем случае военная прокуратура сдаст меня в КГБ, а в лучшем… эти конторы будут тянуть меня в разные стороны, на разрыв. Попал, как кур в ощип! А вдруг Черепанов заодно с Немировским? — обожгла его мысль. — И я ему, такому круглому и приятному, поведал то, о чем и Немировскому не говорил!”.

Звонарев затосковал. Он стоял под “Тремя слепыми” — барельефными портретами Маркса, Энгельса и Ленина — и думал, что ему теперь делать. Взгляд его упал на очередь у “Ямы”. “А ведь наши наверняка еще там, и Кузов с ними. Вот у кого надо спросить совета! Он в каких только передрягах не бывал”.

Поэт Андрей Кузовков по прозвищу Кузов воевал в Афганистане, учился полгода в МГИМО, три месяца сидел в тюрьме, точнее, в спецприемнике для бродяг, служил милиционером, мыл золото в Якутии, печатался в журнале для слепых, работал страховым агентом и женским цирюльником в роддоме — сам он, впрочем, называл эту профессию другим, неприличным словом. Кузовков был непревзойденным мастером попадать в абсолютно безвыходные ситуации и чудесным образом из них выбираться. Он утверждал, что под Сургутом, где он трудился нормировщиком на строящемся газопроводе, “химики”, недовольные тем, как Кузов закрывал им наряды, заварили его в газовую трубу у самой заслонки, и он полз по ней несколько километров к компрессорной станции, причем ногами вперед, пока не утомился и не уснул. Во сне он якобы так храпел, что бригада обходчиков издалека ощутила вибрацию в магистрали и стала искать источник паранормального явления, пока не добралась до инородного тела в трубе — Кузовкова. Трудно сказать, было ли так на самом деле, но однажды Звонарев убедился, что кузовковские истории возникают не на пустом месте. Встречали Новый год в одной московской квартире, на пятом этаже. Кузовков вышел освежиться на балкон, дверь которого находилась как раз напротив праздничного стола. Минут через десять раздался звонок в дверь. Открыли: на пороге стоял слегка припорошенный снегом Кузов. Все ахнули, а Кузовков как ни в чем не бывало подошел к столу и молодецки тяпнул водочки. Но на этот раз он не мог рассказать, что с ним произошло: ходил, мол, подышать, а больше ничего не знает.