— Клянусь! — Чаликова торжественно стукнула себя в грудь.

— И что же влечет твою любознательность, мой юный друг? — успокоившись, перешел Пирум в свой обычный велеречивый тон.

— Ну, о том, что злой колдун превратил княжну Марфу в лягушку, я уже наслышан, — подумав, ответила Надя. — И что вернуться в свой облик она может, только если ее поцелует некий Иван-царевич. Вот, собственно, и все. — В ожидании захватывающей романтической истории Чаликова уставилась на своего ученого собеседника.

— A ведомо ли тебе, о любознательный юноша, что немало находилось желавших расколдовать княжну? — после недолгого молчания заговорил Пирум. — Особо много таковых было в годы моей молодости. Вместо того чтобы предаваться полезным занятиям, сии празднолюбцы ходили по болотам и лобызали всех лягушек подряд, пока им это не наскучивало и они не возвращались к более насущным делам.

— И одним из этих празднолюбцев были вы? — смекнула Надя.

— Ты зело догадлив, мой юный следопыт, — ответил Пирум, и Чаликова даже не поняла — всерьез или с долей иронии.

— Но все-таки скажите — правда вся эта история про Марфу, или выдумки? — с трудом скрывая волнение, спросила Чаликова. — Хотя, конечно, кто это теперь может знать, когда столько веков минуло…

— Чистая правда, — уверил Пирум. — И я, может быть — один из немногих, кто сие знает достоверно.

— Каким образом? — удивилась Надя.

Летописец тяжко вздохнул:

— Это случилось почти пол столетия тому назад. Таким же днем, как нынче, я бродил по окрестным болотам и ловил лягушек. Много их было — аж уста распухли каждую целовать. И вот уже на самом закате я решил оставить это и вернуться домой, как вижу — сидит на кочке лягушка, самая обычная по виду, и смотрит прямо на меня. A глаза печальные-печальные. Ну, я ее и поцеловал. — Пирум горестно замолк.

— Ну, ну и что же дальше было? — не удержалась Надя.

— Ну, тут раздался гром среди ясных небес, и передо мною возникла девушка. Что ж ты, говорит, Иван-царевич, наделал — не из любви и сострадания, а из пустой забавы поцеловал меня. Теперь мне вновь томиться в лягушечьей шкуре…

— Так что же, превращение не удалось только потому, что вы не Иван-царевич? — переспросила Надя.

— Да нет, — горестно махнул рукой Пирум, — то, что избавителем непременно должен быть Иван-царевич — это все досужие домыслы. Хотя вообще-то меня Иваном зовут. A если полностью, то Иоанн Пирум-Торвальдсен. Мой дальний пращур прибыл сюда, сопровождая королевича Георга.

— Ну и что же княжна Марфа? — гнула Надя свое.

— Вообще я не раз слышал, что если чародей кого-то заколдовал, то он должен оставить хоть малую возможность расколдоваться. И этому правилу все колдуны обязаны следовать, даже самые черные. A тот чародей заморский, что княжну заколдовал, он такое придумал, чтобы и условие соблюсти, и всякой надежды на избавление лишить.

— Ну и что же он такое придумал? — нетерпеливо воскликнула Чаликова.

— Тот, кто расколдует Марфу, должен быть ведомым одними бескорыстными чувствами, но никак не гордыней, стяжательством или праздным любопытством. Так мне сама княжна сказала, прежде чем обратно лягушкой обернуться. Теперь ей до скончания века по кочкам прыгать и квакать — кто же станет безо всякой корысти по болотам бродить да лягушек целовать!

— Кажется, я знаю способ, как ее расколдовать, — подумав, промолвила Надя. — Но его надобно еще обдумать…

«Все, как и говорил Чумичка, — размышляла Чаликова, спускаясь вниз по винтовой лестнице. — И если так, то кандидат в Иваны-царевичи у нас есть. Надо только его будет предварительно подготовить…»

Толком поспать Дубову так и не удалось — его разбудил вежливый, но настойчивый стук в дверь.

— Войдите! — крикнул детектив. Дверь отворилась, и в опочивальню заглянула горничная в белом передничке:

— Боярин Василий, извините, что прерываю ваш сон, но к вам гости.

— Гости? — нехотя поднялся с кровати Василий. — Какие гости?

«Все, это ловушка, — промелькнуло в голове сыщика, — узнали, что я здесь, дождались, когда нет хозяина…»

— Прикажете просить? — прервала горничная его размышления.

— Да, — коротко ответил Василий, мысленно примериваясь к громадному канделябру, которым готов был встретить любого, кто покусится на его жизнь.

Горничная исчезла, и тут же в комнату ввалился Кузька. Вид у него был немного встрепанный, но в то же время отчаянно-победительный.

— Значит, все-таки случилось что-то особенное? — констатировал Дубов, внимательно оглядев домового.

— И ты еще спрашиваешь! — топнул ножкой Кузька. — Там такое, что просто жуть! Эх-ма, семь веков на свете живу, а такое…

— Ну и какое же? — не утерпел Василий. — Говори, не томи душу!

— А ты меня не торопи, — насупился Кузька, — дай спервоначалу отдышаться. А тут еще эти собаки чертовы совсем оглушили, хорошо еще не загрызли!.. Ну вот, — приступил Кузька к повествованию, — пришел это я на ихнее свидание, ну, то есть, господина Беовульфа и той бабенки. Залег в траве и наблюдаю, как они там любезничают. И вдруг чувствую — что-то не так. А ее слуга, он присел на травку на полянке и как будто даже задремал…

— Ну и что же здесь «не так»? — удивился Василий. — Почему бы слуге и не подремать, пока хозяйка на свидании?

— То и не так, что никакой он не слуга, а самый настоящий колдун и ворожей!

— С чего ты это взял?

— Ну, я же и сам маленько ворожить умею, а уж распознать, где дело нечисто — так это мне и вовсе пустяки! В общем, чую я, как этот слуга посылает Беовульфу свои «установки» — мол, люба тебе эта девица, красива она, будто роза лесная, и всякое такое. Тоже мне роза лесная, — фыркнул Кузька, лахудра она белобрысая!

— Ну а дальше что? — поторопил Дубов.

— А что дальше — ну, я решил, что пришла моя пора. Нет, я конечно, не могу с ним в ворожбе состязаться, но я находился ближе к тем двоим, и начал свои собственные «установки» посылать — дескать, посмотри ты на нее, никакая она не роза, и не люба она тебе, и все прочее. Вижу — стоит мой Беовульф в диком сомнении и глядит на свою бабенку, не может понять, любит ее али нет. Та почуяла, что дело дрянь, да и бросилась ему на шею. А он оттолкнул ее и пошел прочь. Тут уж и слуга ейный тоже унюхал, что кто-то ему мешает, и едва Беовульф ушел, то как закричит: «Опять нам на хвост наступили, туды его растак да разэдак…»