Запалив фитилек свечи, Драгуров побрел в комнату, прикрывая робкое пламя ладонью. И почти у самого порога чуть не споткнулся о тело старого мастера. Александр Юрьевич лежал на спине, лицом вверх, а в мертвых глазах плясали два огонька. И это было по-настоящему страшно.

Выскочив из подъезда, Гера кивнул своей подружке и быстро пошел прочь, не сомневаясь, что она, как собачонка, последует за ним.

— Куда теперь? — тормознула его Галя. — А этот… с которым ты был, где?

— Тебе не надоело задавать глупые вопросы? — огрызнулся Герасим, чуть повернув голову. — К тебе идем! Я что, всю жизнь буду ходить в твоем дурацком платье?

— Я тебе что, марионетка?! — обиделась она. — Я не кукла, которую можно таскать за собой, куда взбредет.

— Ладно, не дуйся, — немного погодя, произнес Гера. — Просто не надо тебе ввязываться в дерьмо. Впрочем, поздно…

— Что ты хочешь этим сказать?

Гера ответил загадочной фразой, которую она так и не смогла понять:

— Если начнет дергаться, тогда играй для дурака музыку.

Сам-то он знал, о чем говорит. Симеону сейчас оставалось только одно: ждать. Ждать, когда кто-нибудь придет и высвободит его из петли. А кто забредет на чердак и скоро ли? Сколько должно пройти времени? Он почти висел, касаясь носками ботинок пола и вытянув в напряжении шею, обхваченную стальной проволокой. Голова гудела, перед глазами плыли красные круги, дышать было почти невозможно. И кроме того — ужас, сковавший его сознание и лишивший способности мыслить. Ноги и пальцы рук, вцепившиеся в горло, постепенно немели.

«Попался… Попался, как последний лох! Гадина… — твердил он про себя. Ну, обожди! Дай только выбраться…» Тут Симеон сообразил, кого напоминала ему эта девчонка: Герасима! Это был переодетый и расфуфыренный, как малолетняя шлюшка, Герка! Сима чуть не взвыл от огорчения и бессильной злобы. «Убью его!» — твердо решил он, стараясь не шевелиться. Но колени предательски дрожали, и уже не ужас, а бездна отчаяния начинала овладевать всем его естеством…

Дома у Гали, не обращая на нее внимания, только повернувшись спиной, Гера стал поспешно разоблачаться, швыряя девчоночьи тряпки на пол. Галя вытащила из брошенного на кровать полиэтиленового пакета газетный сверток и с любопытством развернула.

— А это зачем? — спросила она, взвешивая на ладони тяжелый, поблескивающий вороной сталью пистолет.

— Положи на место! — строго сказал Гера. Она не послушалась, держа «Макаров» обеими руками и направив дуло в его сторону.

— Ну и стреляй! — равнодушно произнес Герасим, вновь поворачиваясь к ней спиной. Между его острыми худыми лопатками синело пятнышко, похожее на нарисованный глаз.

— Что это? Откуда? — Галя коснулась стволом пистолета вытатуированного ока.

— Давняя история! — отмахнулся он. — Как-нибудь расскажу.

— Глупо и смешно. Третий глаз, — сказала она, фыркнув. — А больше ты себя никак не изукрасил?

— Мне что, догола раздеться? — разозлился Гера.

— Раздевайся! — насмешливо сказала она, подначивая его еще больше. Но она никак не ожидала, что он воспримет ее слова всерьез. Наверное, у него действительно было не все в порядке с головой, по крайней мере, стыда никакого. Галя не успела моргнуть глазом, как он сбросил плавки и повернулся к ней лицом, уперев кулаки в бока. Она почувствовала, что начинает краснеть, но продолжала смотреть. Взгляд задержался там, где только начинали курчавиться волосы.

— Ну! — с вызовом произнес он. — А теперь ты! Чтобы по-честному.

Непонятно, что с ней случилось… Он обладал какой-то магической властью, повелевал ее волей. Медленно, но покорно Галя стала расстегивать молнию на юбке, хотя голова ее работала ясно. На пол полетела блузка, потом колготки. Затем, сжав губы, она сбросила последнее и переступила с ноги на ногу, стоя теперь перед ним такая же обнаженная, как он сам.

— Ты почти взрослая. И красивая, — произнес Герасим, сощурившись. — А я? Он словно ощупывал ее взглядом.

— Ты тоже, — нерешительно ответила Галя, чувствуя, что еще немного — и разрыдается. Ее тянуло в новую, неизведанную жизнь… и сковывал страх. А он так и стоял поодаль, не двигаясь. Еще не мужчина, но уже не ребенок. Странный мальчик.

— Мы сошли с ума, — прошептала она.

И в это время задребезжал спасительный дверной звонок.

Карина уже давно хотела прервать разговор. Казалось, они уплывают все дальше и дальше от берега и вернуться обратно не хватит сил. На столике стояли пустые чашки, осенний ветер, врываясь в открытое кафе, трепал соломенные волосы Колычева, а он продолжал говорить — о своей жизни, сценарии, учебе во ВГИКе практически ни о чем, поскольку все это было неправдой, вернее, каким-то поверхностным слоем, доступным чужому взору. Главное хранилось глубоко внутри. Ей было неинтересно слушать, и она думала: когда же он откроется по-настоящему, сбросит с лица удобную маску то ли разочарованного странника, то ли доморощенного плейбоя, скучающего среди людей.

— Мы обречены погибнуть, — сказал Колычев неожиданно, без всякой связи с предыдущей фразой: манера у него была такая — перескакивать с одного предмета на другой. — Вы, конечно, читали Апокалипсис? Там все очень толково разъяснено про нас с вами. Россия на земле — последнее пристанище Господа. Но Его позиции здесь теперь очень уязвимы. — Он произнес это так, словно речь шла о котировке акций на бирже. — Скоро и от России останется один пшик. С Ним борются не атеисты, которых уже нет, не заговорщики-масоны и даже не все мировое персонифицированное зло. А ангельский ребенок во главе воинства кукол. Он уже вышел из мрака, обрел силу и готов царствовать. Новый эквивалент мер в двадцать первом веке — не золото или энергоносители, а расчетная стоимость души. Не волнуйтесь, умные головы уже определили цену каждой душе. Кто откажется продавать, будет уничтожен. Вот так, милая. Хотите еще кофе?

— Вы сами-то верите в то, что несете?

— Приходится. Поглядите на москвичей! — Колычев ткнул пальцем в сторону парочки за соседним столиком. — Выведена абсолютно новая порода, можно клонировать без ущерба для психики. Мне их не жалко, это уже давно не люди, а механические игрушки. Надо только вовремя их заводить, а временами запирать в шкаф, чтобы не мешались. Разве в этих пустых головах могут быть какие-то собственные мысли? У них на плечах телевизор вместо башки. Москва — город призраков.

— Но и Вы принадлежите к их племени, — сказала Карина.

— Я — нет. Я из другого варева. Хотя… плевать, это не имеет значения. Не хотите поехать ко мне? Познакомлю Вас со своей бабушкой, замечательная старушка. Между прочим, прототип Селены, в молодости. Или Выбейтесь? Сценарист смотрел на Карину насмешливо, с вызовом.

— Поехали, — согласилась она, хотя собиралась сказать другое. — Только ненадолго, в три я должна быть дома.

Колычев жил неподалеку от студии. Минут через двадцать Карина уже стояла посреди захламленной комнаты, недоуменно озираясь, пока Алексей возился на кухне с кофейником. Вся квартира напоминала склад старинных вещей — реликтовая мебель, граммофон, доисторические зонтики, статуэтки, вазы, пожелтевшие фотографии на стенах. В одном углу стояла промятая тахта со скомканным одеялом, в другом — огромный дубовый стол, заваленный книгами и бумагами. Там же примостилась и пишущая машинка времен царя Гороха. На открытом окне колыхались белые занавески, щедро пропуская солнечный свет. Карина подошла к столу, наклонилась к вставленной в каретку странице. И от неожиданности вздрогнула. Там было напечатано: «В моей нелепой смерти прошу никого не винить. Алексей Колычев».

— Прочитали? — Он стоял за ее спиной с подносом. Неуязвимый, словно живущий не сейчас, а когда-то давным-давно.

— Зачем Вы играете с судьбой? — спросила Карина.

— На самом деле все очень разумно. Мало ли что может произойти в любую минуту? Это для меня как завещание, когда я выхожу из дома. Считаете, глупо?

— Я считаю, что у Вас нет никакой бабушки. Вы просто так и не повзрослевший мальчишка.