— Ночью у этого паренька квартира сгорела, — продолжал он. — Мать в дыму задохнулась, отчим с балкона сиганул, уже не хрюкает, не жалко.

— Это он поджег, Герка! — сказал Корж. — Ты слушай, что говорю: он. Я знаю, он их всегда ненавидел, из-за отца. Потому что до петли довели. Он, больше некому.

— За отца отомстить — святое дело, — согласился Рзоев, разливая дальше. Хотя позади была бессонная ночь, но они не пьянели, только наливались краской. — За отца я сам соседа убил. Мне это понятно. Но мать?..

— Шлюха она была, а не мать ему, — сказал Корж. — Я знаю, слышал. Я теперь думаю, что и магазин он подломил.

— А ты откуда знаешь?

— Земля слухами полна. Так и скажи Магомету.

— Я сам знаю, что ему говорить, а чего нет! — рявкнул подполковник.

Оба они теперь наливались не только краской, но и какой-то тупой яростью, хотя ярость эта была разного свойства. Оба думали о Гере, но если Корж мечтал добраться до горла этого пацана, то Рзоев, напротив, все больше поднимал того в своих глазах. Они как бы поменялись местами: интересы милиции сейчас в гораздо большей степени представлял Корж, чем подполковник Рзоев.

— Его изловить надо! — почти проскулил Корж, опрокидывая стакан. — Че ты сидишь не шевелишься? Ладно, сам поймаю.

— Еще один охотник выискался! — отмахнулся Рзоев. — Много вас на одного парня. Если так, то его по правде не в колонию, а в «Артек» надо, чтобы отдохнул как следует. Чую, пацан с задатками. Его бы в горный аул, да учителей приставить, а вырастет — никто с ним не справится. Земли покорять будет!

Рзоев так размечтался, что уже не видел собеседника, а тот, глядя на него с изумлением, постучал пальцем по лбу.

— Ну совсем, азер, спятил, — пробормотал Корж.

В мастерскую, криво усмехаясь, вполз низенький и пузатый, с лицом, как печеное яблоко. За ним протиснулся второй, здоровый, похожий на тяжелоатлета.

— Яков, — представился Снежане низенький. — Федора можете называть по-всякому, ему все равно. Лишь бы платили вовремя. — Он выжидающе поглядел на Драгурова. Поскольку тот молчал, пришлось напомнить: — Неужто Вы отнеслись к нашему прошлому визиту настолько легкомысленно? А ведь наступила пора собирать камни — так, кажется, у Экклезиаста? Мы же с вами интеллигентные люди, дорогой мой, вот Вы и девушку культурненько принимаете, небось стишки читаете, а с нами-то пошто так? Будто мы хазары какие. Даже не улыбнетесь.

Он продолжал молоть ерунду и кривляться, но вострые глазки рыскали по мастерской. Федор стоял молча, подперев стенку и сложив на груди могучие руки. Только позевывал.

— Разве сегодня? — спросил Драгуров. — Прошло-то всего ничего…

— А как же? А как же! — чуть не завопил Яков. — Милый мой, ну как же так можно, мне, ей-богу, стыдно за Вас. Ах, эти чудаки с сахарными головками, ничего-то они не помнят. Обидно. Грустно. Больно. Но… готов простить. Готов принять извинения и мытарить дальше, но… когда расплатитесь. Давай, давай, пошевеливайся! — уже грубо добавил он. — Некогда нам.

— Влад, кто эти люди? — спросила Снежана, еще ничего не понимая. — Ты им должен?

— Ничего я им не должен, — огрызнулся Драгуров.

Он потянулся к телефону, но Яков оказался проворнее. Он выдернул провод из розетки, приподнял аппарат вверх и с наслаждением грохнул на пол.

— Жаль, — сказал он и раздавил пластмассовый корпус каблуком. — Очень огорчен. Ну, что же… Федя, приступай.

Федор тяжело отодвинулся от стены. Лениво смахнул с полки несколько кукол. Прошелся по ним. Потом нехотя подошел к шкафу, немного постоял, будто примериваясь, и свалил его на пол. С грохотом разлетелось стекло, треснула фанерная стенка. Яков быстро нагнулся, подхватил метнувшегося в сторону котенка.

— А это еще что за крыска? — спросил он. — Да у вас тут антисанитарные условия?

— Пусти котенка, — сказал Драгуров. — Я тебе заплачу. И убери отсюда этого борова.

— Слышь, Федя, это он о тебе так. При даме. А девушка хороша. Может быть, мы ею потом займемся? На развалинах Карфагена? Ладно, давай баксы. — Он протянул руку, держа в другой котенка, который изгибался, выпустив коготки.

— Сейчас нет, завтра, — сказал Драгуров, пытаясь выиграть время. Он лихорадочно соображал. На столе лежали его инструменты, в углу висел огнетушитель, но все это не то по сравнению с чугунными кулаками Феди. Да и навыков подобных драк у Владислава не было.

— Так не годится, — сказал Яков. В то же мгновение он буквально разорвал котенка пополам и отшвырнул окровавленное тельце.

— Гимнастика у-шу! — похвастался Яков, вытирая руки о светлый плащ Снежаны, висевший на вешалке, потом повернулся к Драгурову и усмехнулся: Теперь ты понимаешь, что я умею не только языком молоть, ной…

Договорить он не успел. Внезапный прилив ярости, вызвав какие-то дополнительные силы, выбросил Владислава вперед в прыжке, и в ладони у него очутилось длинное стальное шило. Он ударил так сильно, что шило, по самую рукоятку войдя возле ключицы, вонзилось в деревянную стену. Яков заорал, забился, словно пришпиленный жук. Свитер его тотчас же окрасился темной кровью.

Драгуров схватил огнетушитель и, направив пенную струю в лицо Федору, ослепил его. Тот завертелся на месте, Снежана метнулась ему под ноги и, схватив за причинное место, сжала кулак. Федор взревел. Драгуров несколько раз ударил его огнетушителем по голове, и тяжелоатлет наконец вырубился. Лишь тогда Снежана разжала свой кулачок и брезгливо вытерла ладонь о брюки.

Яков уже не кричал, а лишь стонал. Он еще не потерял сознания, но был близок к этому. Тело его обмякло, но шило держало крепко.

— Вырви… вырви… — пролепетал Яков, испуганно глядя, как к нему приближается Драгуров с огнетушителем в руках.

— Ты хочешь, чтобы тебя вырвало? — спросил Владислав. — Чтобы я засунул тебе два пальца в рот? А может быть, тебе в глотку вбить вот это? — Он поднес конус, из которого продолжала выползать пена, к губам Якова. — Глотай, глотай, давись, сволочь!

— Хватит! — остановила его Снежана. — Ну и бардак же мы тут устроили. Смотреть тошно.

— А ты не смотри, — ответил Драгуров, начиная приходить в себя.

Они вместе принимали душ — Карина и Алексей. Теперь ей даже почему-то хотелось, чтобы неожиданно вернулся муж. Интересно было бы поглядеть со стороны, что из этого выйдет. Но со стороны не получится, придется сыграть роль. Какую? Наверное, все актрисы одинаковы, думала она, всем им хочется прожить много жизней, примерить на себя платье и Джульетты, и Марии Стюарт, и леди Гамильтон, а окончить спектакль непременно с овациями и цветами, чтобы зрители и плакали, и восхищались одновременно. Что ж, она постарается доставить всем им истинное удовольствие. В их памяти она останется надолго — до следующей великой актрисы.

Карина чувствовала себя так, словно вобрала в себя черты многих женщин, их суть, тайну природы. Не только молодых, красивых, здоровых, но всех — и старух, и пробуждающихся к жизни, и калечных с рождения, не способных познать свое предназначение, и распутно-восхитительных, и безобразных, но жаждущих, и убогих, и расчетливых, и многих-многих других… Будто в нее вселился целый легион женщин, которые перекликались друг с другом и звали ее откуда-то из глубин души.

— Ты сейчас похожа на монашку-ведьму, — улыбаясь, сказал Колычев.

Карина пожала плечами и нахмурилась. Она вдруг вновь вспомнила о Гале. Уже давно наступило утро, а ее все нет.

— Ты, может, будешь смеяться, — неожиданно сказала она. — Но я так и не знаю, кто ее отец.

— Что? — переспросил Алексей. — А-а, ты о дочери?

— Как-то забавно и глупо вышло, — продолжала Карина. — Я забеременела до свадьбы с Владом, но уже жила с ним. И с тем, другим, тоже. Иногда это происходило в один день, хотя они оба, конечно, не догадывались. А когда это случилось, я так и не смогла высчитать, кто же все-таки ее отец.

— Ну, ты даешь! — усмехнулся Алексей. — Впрочем, я сразу понял, как только тебя увидел, на что ты способна.