— Голова шумит, — сказал он. — Как будто нажрался или клея нанюхался. И тошно от всего. Смотреть ни на кого не хочется. Только ты и она, больше никого и нет.

— Понимаю, — сказала Света. — А Галя? Ты с ней говорил об этом.

— Нет, ей все это знать ни к чему. Это ведь ты у меня вроде громоотвода.

— Спасибо. — Света не обрадовалась и не огорчилась. Просто приготовилась выслушать все, что он скажет.

И он начал говорить. Медленно, словно выдавливая из себя по капле, иногда возвращаясь назад, к уже сказанному, а порою забегая вперед, к тому, что еще должно случиться. Начал с того, как увидел семью Драгуровых в лифте и ему вдруг страшно захотелось им насолить, ткнуть их всех носом в кучу дерьма, чтобы не сияли так от счастья. Но потом это желание уступило место другому. Да, ему понравилась Галя, и может быть, Света даже права, но не в этом суть. Что-то происходит, он чувствует. Вокруг, в нем самом, в других людях. Что-то меняется, будто приближается гигантский шторм, ураган. Или землетрясение. Почему сгорела его квартира, и куда подевались мать с отчимом? Может быть, они погибли? Выяснять это нет никакого желания. За что его хотели убить, там, на новостройке — этот Корж с Гнилым, который лежал где-то здесь, в соседнем отделении? Но он справился с ними со всеми, обманул. И Симеона обхитрил тоже, затянул ему проволоку на шее. Что с ним? Уже выбрался из петли? И Мадам, которая его терзала, получила свое, по заслугам. И Пернатый… Это ведь его банда напала на нее и Лентяя, из-за них они оба в больнице парятся. Но теперь все они — с ним, с Герой. Кроме Пернатого. Сам виноват, слишком был гордый. А Филипп Матвеевич пострадал случайно. Пистолет выстрелил сам, он тут не при чем. Не хотел убивать, нет. Но что было у старика на уме? Твердил про горный Алтай, звал уехать… А зачем, кого он хотел из него вырастить? Сына? Почему все липнут к нему, со всех сторон? Он не хочет. Не желает. Он ничей. Ему ни до кого нет дела, и о его призвании не знает никто…

Света слушала его сумбурную речь и все больше бледнела. Книжка давно выпала из рук и валялась теперь на земле, а ветер шелестел страницами. То, что рассказывал Гера, не укладывалось в сознании, и она не хотела этому верить. Наверное, он многое нафантазировал. Но даже если частица сказанного — правда, это страшно. Он уже шагнул с края обрыва в бездну, но парит в воздухе, как человек-птица, как демон, и какие-то силы поддерживают его с обеих сторон. Ей становилось не по себе, когда она глядела в искаженное лицо, словно мгновенно состарившееся. Черный взгляд. Шепот, срывающийся с ярко-красных губ.

— Тебя надо спасать! — таким же кричащим шепотом отозвалась она, закрыв ладонями уши.

В съемочном павильоне киностудии «Лотос» царила какая-то напряженная суматоха, хотя и невидимая обычным взглядом, но Колычев почувствовал ее сразу, едва прибыл на площадку — прямо от Карины, даже не заезжая к себе домой. Коля Клеточкин бродил, будто лев. Продюсер Ермилов мелькнул и исчез, не проронив ни слова, хотя обычно держался очень приветливо.

— Что здесь намечается — приезд Дастина Хоффмана? — спросил Алексей у Юры Любомудрова, оператора. — Или картину все-таки закрывают?

— Еще ничего толком не известно, — ответил тот. — Но Коля чего-то не поделил с продюсером. Поди спроси сам, я к нему боюсь соваться. Еще укусит.

Колычев взял две банки пива и пошел к режиссеру.

— Плюнь и выпей, — сказал он. — Какие проблемы?

— Отстань! — огрызнулся Клеточкин. — Тебя тут не хватало!

Но пиво взял. Спустя минут двадцать Алексей повторил попытку. К этому времени он уже кое-что выяснил у помрежа, сутулой рыжеволосой девицы. Оказывается, весь сыр-бор разгорелся из-за того, что Клеточкин решил самовольно изменить всю схему сценария и концовку фильма. Теперь получалась просто мелодрама, без конфликтных линий, эротических сцен и крови, на чем был круто замешан весь сюжетный материал. Продюсер возражал: совет директоров надеялся получить сдобный триллер со всеми его атрибутами.

Колычев же не хотел ни того, ни другого, но его мнения никто не спрашивал. Хотя он мог бы поспорить и доказать, что жанр философской притчи, как он и задумывал, приступая к сценарию, был бы сейчас наиболее уместен. Зритель устал от крови, секса и мистики, самое время преподать ему урок для раздумий. А мелодрама с куклами по сценарию Клеточкина будет выглядеть пошлым фарсом, вроде сказки про «Буратино». Тогда уж надо снимать детское кино.

— Нет, нет и нет! — заорал Клеточкин, когда Алексей высказал ему свои идеи. — Только через мой труп. В конце концов, кто здесь режиссер — я, ты или Ермилов?

— Но финансирует-то картину он. А сценарий мой.

— Засунь его себе в задницу. Я сам напишу новый, не волнуйся.

— А чего мне волноваться? Гонорар я уже получил. Но ты пойми, что твое упрямство…

— Я тоже вхожу в совет директоров «Лотоса», и у меня есть право голоса, перебил его Клеточкин. — У меня контракт, который они не могут расторгнуть. Как я могу согласиться на собственное уничтожение? Дудки! Тут они сели в лужу. Или фильма вообще не будет, или снимать его буду только я. Как захочу. В конце концов, я творческая личность, а не мешок с деньгами, как этот Ермилов!

— Конечно, ты не мешок с деньгами, — согласился Колычев, а про себя подумал: «Ты мешок с дерьмом, Коля». -Делай, как знаешь. Но все равно они что-нибудь придумают, коли уж взялись за это. В любом контракте можно что-нибудь выкопать. Юристы у них есть.

— Не мешайся под ногами! — сердито оборвал его Клеточкин.

Через час к Колычеву подошла испуганная девица-помреж и шепотом сказала, что его вызывают в дирекцию.

— Начинается обработка! — трагически произнесла она. Все знали, что девица без ума влюблена в режиссера. — Но вы держитесь. Если что, мы все грудью встанем на его защиту!

Колычев усмехнулся, взглянув на ее впалую грудь.

В кабинете продюсера Алексея вежливо усадили за стол.

— Вы уже знаете, в чем суть нашего конфликта с Клеточкиным? — спросил Ермилов, выпятив нижнюю губу.

— В общих чертах.

— Нам не хотелось бы менять Ваш сценарий.

— Мне, собственно, тоже.

— Если мы откажемся от услуг Николая, Вы сможете взяться за работу самостоятельно?

— Я? — удивился Колычев, не ожидавший такого поворота событий.

— Да, Вы. У Вас за спиной ВГИК, более чем уверен, что Вы мечтали снять собственный фильм.

— Допустим. А как же Клеточкин? Он никогда на это не согласится.

— Я найду способ его уговорить, — ответил Ермилов.

— Нет, — произнес Алексей, мягко улыбнувшись.

— Нет — значит «да», — усмехнулся продюсер, потрепав его по плечу.

Корж расставил своих людей повсюду, где только мог, — на рынке, в парке, у аттракционов, шныряли они и по улицам этого района, прочесывая кварталы и расспрашивая местную шпану. Рзоев, в свою очередь, также не терял времени даром, отправив наряд милиции по чердакам и подвалам. Улов — несколько полудохлых бомжей и труп подростка, присыпанный строительным мусором. Забили его до смерти ночью, такие же, как он. Рядом валялись банки из-под клея, целлофановые пакеты, пустые бутылки, презервативы. Вскоре установили и личность убитого — Юрий Петухов, по кличке Пернатый. Основной соперник Герасима Диналова в борьбе за влияние среди юнцов. «Уж не он ли с ним и расправился?» — подумал подполковник.

С другой стороны на Рзоева давил Магомет: земляк требовал найти парнишку во что бы то ни стало, и подполковник нехотя выдал кое-какую информацию, сказав, что квартира пацана сгорела, а сам он подался в бега. Магомет подбросил своих людишек, которые тоже пустились по следу.

Днем Рзоеву сообщили, что застрелен директор школы, Филипп Матвеевич Холмогоров. Труп обнаружила соседка, заметившая чуть приоткрытую дверь. Сейчас там работала следственная бригада из прокуратуры. Но Рзоев сделал свои выводы: директор любил возиться с трудными подростками, Гера наверняка входил в их число — это подтвердили в школе, куда подполковник не поленился сходить, — и у него был ствол. Вполне можно допустить, что ночью между ними что-то произошло. «Не слишком ли много на одного парнишку?» — задумался Рзоев. Все это попахивало каким-то триллером, который он смотрел накануне…