— То в Торчелло, — возразил старший «карабинери» важно. — В Торчелло ничего такого, хрупкого искусства нет, а здесь Венеция, сокровища искусства, ЮНЕСКО, мировое значение…

Мы с Сандрой дружно сказали, что мы «understand», «understand», мы не знали, нас не предупредили.

— Куанта коста, синьор? — спросила Сандра. — Сколько? Штраф, мы готовы.

«Карабинери» посмотрели друг на друга. Сандра полезла в сумочку, я вынул франки. Мы сунули все это старшему «карабинери». Его руки инстинктивно сжали деньги. И не разжались.

— Мы уезжаем, уезжаем, — заверила Сандра. — Вот, смотрите! — и она прыгнула на палубу нашего катера. За нею еще несколько девушек и все «тигры». Зорич и я стали прощаться с остающимися. «Карабинери» прыгнули на свой катер и, помахав нам оттуда рукой, удалились по черной воде.

Девушки поднялись с катера на набережную и махали нам оттуда руками. Я даже не знаю, кем они нас считали в этот момент. Ну уж точно не сербскими офицерами, явившимися в самовольную отлучку с войны. Приятными, веселыми ребятами.

Только глубокой ночью выяснилось, что Сандра не сошла на берег, а осталась с нами. Потом она работала в военном госпитале в городке Обровац, естественно анестезиологом.

Это добрая история, но конец у нее (точнее, это произошло уже за временными рамками этой истории) все равно мрачный. Потому что в 1995 году хорватские войска уничтожили Сербскую Республику Книнская Краiна. Мне неизвестно, что стало с моими товарищами-«тиграми», с Момой Зеленичем, наконец, с безрассудной американкой Сандрой. Знаю, что она была из города Сан-Диего в Калифорнии. Небольшого роста, худенькая, темные волосы, лет 25 или 30.

Мы заняли Крившичи после небольшой перестрелки. Боем это было назвать трудно. Правда, перед этим наша далекая артиллерия швырнула десяток горячих болванок 122 калибра по их бронетранспортерам и вывела их из строя. Так что хорватам нечем было держать оборону. Я потом увидел эти их машины. У одной снарядом была вскрыта крыша в месте рулевого отсека так, что казалось, броню вскрыли огромной открывалкой для консервов. Внутри все сгорело. Я видел торчащий из золы кусок погона да кости. Ступни в ботинках не догорели, потому что были ниже. Это все, что осталось от водителя. Почему не догорел погон, было трудно понять.

Я и до войны не был особенно сентиментальным, а война вообще меня очерствила. Я посмотрел на вскрытый бэтээр, сплюнул и пошел дальше. Мы шли с бойцами прочесать Крившичи. Шли цепью с дистанцией метров десять друг от друга. Мы шли через обширный негустой сад.

Дорогу нам преградила каменная изгородь. На горных плато камень, конечно, самый дешевый материал. Все изгороди каменные.

— О, хрват лежал! — мой сосед справа, усатый сержант наклонился и рассматривал что-то на земле. Я подошел.

Сержант указал дулом автомата на землю.

— Сигарки курил, германские, — поддел он дулом пустую пачку из-под сигарет. — Тушенку ел, — сержант указал дулом на несколько пустых консервных банок, лежавших у камней ограды. — Забор разобрал, чтоб удобнее было по сербам палить.

Сержант огляделся. И довольно заулыбался.

— Гадить ходил под яблоню, — автоматом сержант указал на соответствующее место. — Для вытирания хрватской задницы использовал туалетную бумагу.

К нам подошли еще двое солдат. Они стояли и смеялись.

— Но вот куда он делся? — задумался сержант. — Все трое пленных были взяты в плен в большом доме. Он же не мог пойти в большой дом, чтобы сдаться нам? Долго бы пришлось идти. Да и зачем ему сдаваться? Он должен быть где-то здесь, — резюмировал сержант. — Далеко он уйти не мог. Прячется недалеко. Надо искать. Будьте очень осторожны, — сказал он солдатам. — А ты, рус, лучше бы никуда не ходил. Если тебя пристрелят, Шкорич нам ноги из жоп повыдергивает.

Солдаты было захохотали, но тотчас замолкли, вспомнив о сбежавшем хорвате, он мог услышать нас.

— Ты, рус, лучше пойди в большой дом, там ребята документы какие-то нашли и фотографии, может, тебя заинтересуют, — сказал сержант.

Мне самому не очень хотелось участвовать в охоте на человека, и я пошел к усадьбе, сержант толково определил ее как «большой дом», потому что все другие дома хутора были небольшие. Я пошел через сад, внимательно оглядываясь вокруг. По пути я все же запутался в какой-то тонкой проволоке. Ее было полно в саду. Она куда-то тянулась по траве и в кустарниках. Высвободившись из проволоки, я промаршировал через сад, вышел к задней части большого дома. Закричал: «Эй, есть ли живые?! — совсем не для того, чтобы мне ответили, а только для того, чтоб меня услышали. И знали, что это иду я и не нужно по мне палить как по хрвату.

— Живые есть?! — продолжил я свое звукозаявление о моем прибытии, входя в дом, точнее, вначале в сени или прихожую. Там стояли мешки, видимо с зерном, на стенах висели и у стен стояли предметы сельскохозяйственного быта: грабли, лопаты, некие мотыги и кирки. Через сени я вышел в кухню. Там тоже было безлюдно. И никаких съестных припасов. Некоторые шкафы были открыты да так и не закрыты. Здесь, по всей вероятности, побывали уже после хорватских солдат сербские. Я пошел дальше по темному коридору, который вел в глубь дома.

— Живые есть?! Кто-нибудь жив?!

Со второго этажа по потолку я услышал осторожные шаги и подгреб ближе к указательному пальцу тело своего автомата. Но передумал. В тесном коридоре пистолет, решил я, будет убедительнее. Пистолет на самом деле комнатное оружие, ближе чем с 30 метров его пальба на улице малоэффективна.

Я вышел в большой зал, служивший столовой. За краем стола сидел солдат Светозар Милич и рассматривал фотографии.

— Ты не слышал меня, Светозар?

— Слышал, капитэн.

— Почему же не отзывался?

— Я не понял, что вы кричите.

— А что там за проволока в саду?

— Это от вашей русской «мухи». От гранатомета. Выстрел вылетает, и за ним эта проволока.

— Что ты рассматриваешь?

— Семейный альбом хозяев.

Я встал за ним и тоже склонился над альбомом. Хозяин большого дома — высокий худой крестьянин с резкими чертами лица — был запечатлен на всех стадиях его крестьянской жизни. Совсем юный, с сестрами и братьями. У церкви, рядом с католическим священником. С молодой женой, в центре толпы свадебных гостей. Потом пошли первые дети, вначале в пеленках, далее все более и более взрослые.

Вот хозяин стоит за дочкой, она в свадебном наряде, выдает замуж. А вот он в поле, сидит в шляпе на тракторе. Вот стоит с четырьмя сыновьями, похожими на него. Вот он радостный, погрузил руки в зерна кукурузы на мельнице. В общем, все труды и дни крестьянского сословия. Вместе с хрватами были запечатлены хрватские животные: кони, собаки, коровы, овцы. Овцы в Далмации похожи чем-то на собак колли, у них тонкое свисающее руно. Местные утверждают, что именно сюда, на каменные плато Далмации, подымались за золотым руном грек Язон и его аргонавты на корабле «Арго». Сюда, а не в очень далекую Колхиду.

— Он похож на моего отца, — сказал Светозар сердито.

— Понятно, — сказал я. Мне говорили, что большая часть далмацийских хорват по крови сербы. Что якобы католические прелаты в голодные годы выезжали на Петрово Поле с подводами, нагруженными посевным зерном, и стояли там. Они давали зерно бесплатно сербам, взамен требуя перейти в католичество.

— Петрово Поле недалеко отсюда, — вздохнул Светозар. — Мы единственный народ в мире, который, поменяв религию, меняет и нацию.

— В казарме у нас есть полковник Княжевич. Серб. Но часть его рода — тоже Княжевичи — хорваты. Непросто все, — подтвердил я.

— Ну да, непросто. Он очень похож на моего отца. — Светозар, было похоже, расстроился.

Снаружи послышалась стрельба одиночными, и мы, схватив оружие, выбежали через главный вход на улицу хутора. Сербские солдаты все бежали к небольшому дому. Мы побежали тоже. На задах дома в конце улицы в огороде на грядке крупного балканского лука лежал навзничь солдат, вцепившись рукой в автомат, который его не спас.