Утром ко мне постучали раньше даже, чем Милан — солдат-крестьянин, топивший мне печку. В окне еле светлело.

— Что? — спросил я сквозь сон.

— Капитэн! Это из отряда Богдановича. Пора ехать!

Я встал. Оделся. Открыл дверь и увидел двух солдат. В глаза сразу бросилось, что одеты они неформально. С некоторой вольностью. Я бы спутал их с четниками, но так как знал, что они не четники, то сразу увидел отличия. На голове одного была сербская шапка-конфедератка с двумя хребтами, у другого из-под форменной куртки на шее был виден гражданский клетчатый шарф.

— Минуту, — сказал я. — Туалет.

Вернувшись, я сгреб с вешалки военное пальто и захлопнул дверь.

Внизу, у дверей в казарму стоял армейский грузовик под тентом. У грузовика, поддерживая автомат, как ребенка, у предплечья, стоял Славко. Мы погрузились в грузовик. Туда же сели двое разбудивших меня. Грузовик был наполнен ящиками и коробками — продуктами и ящиками с боеприпасами. Мы выехали за ворота казармы и поехали по освещенному красным восходом пейзажу.

Ехали долго. Часа четыре. Солнце оставалось у нас справа, а потом переместилось светить нам в лицо. Из чего я заключил, что особое подразделение базируется где-то на юго-западе республики. Мы ненадолго остановились, и водитель быстро и коротко поговорил с кем-то. Затем в наш грузовик заглянули сзади, видимо подтянувшись на руках, два солдата. Бросили нам сухое «Добри дан!» и убрали лица. Грузовик тронулся куда-то вниз. Я понял, что мы проехали КПП и спускаемся. Некоторое время дорога виляла. Наконец мы остановились.

— 'Идемо! — сказали наши спутники и выпрыгнули за борт автомобиля. Я и Славко совершили те же движения. Подошли и прыгнули.

Мы приехали к Адриатике. Точнее, к берегу одного из глубоких заливов Адриатики. Его воды были видны за зарослями невысоких деревьев. Я заметил, что если вверху на плато наши деревья только начали обзаводиться листьями, листья с трудом вылезали из шершавых камнеподобных стволов такими почти картофельными бесцветными ростками, то здесь, на побережье, весна продвинулась куда дальше. Свежей листвой обзавелись все деревья. Какие это были деревья? Признаюсь в своей ботанической малограмотности. Лет девяти-десяти от роду я очень интересовался ботаникой, классификацией растений, вел себя как наркоман, балдея от звуков имен Линней или Бюффон, но в одиннадцать лет в меня вселился некий бес, я стал хулиганить и лет на десять оставил книги и науки, а жаль. Конечно, я различаю каштаны, платаны, кипарисы, дубы, березы, сосны, ели и даже растение борщевик, возвышающееся гигантским укропом-мутантом у русских дорог, но настоящих знаний ботаники у меня нет… Там возвышались неизвестные мне деревья. А сквозь их весенние, еще не густые формы были видны зеленоватые воды.

Подошел худой парень в висевшей на нем мешком камуфляжной форме. Он был без головного убора. Вместо головного убора у него была тщательная прическа с выбритым пробором. Прическа сияла так, что пришлось подумать, что волосы его покрыты лаком. На поясе его висел револьвер, вероятнее всего кольт приличного калибра.

— 'Идемо?! — пригласил он нас жестом, показывая на спрятавшийся за кипарисами дом. Одновременно в его приглашении звучал и знак вопроса. Пойдемте? Как будто мы, проехав четыре часа, можем сказать — нет, не идемо! Мы поедем обратно! Я пошел за парнем, Славко за мной. Неуместно аккуратная прическа парня (на войне сербы все обыкновенно заросшие, у хорватов же западно-военная, бундесверо-американская привычка срезать волосы) еще и благоухала неким одеколоном.

Там и сям шли по своим делам или стояли группы солдат. С оружием были только немногие из них. Одеты они были так разнообразно, что я наконец понял — это особый стиль подразделения. Там было даже несколько ребят в черных длинных пальто.

Наш провожатый остановился.

— Здесь помещается наш штаб. Это бывшая вилла хорватского министра Степе Месича, мы ее экспроприировали.

Вблизи вилла выглядела огромной. Степе Месич, кажется, был первым секретарем Компартии Хорватии, может быть, я ошибаюсь… У виллы были два больших крыла, между ними высокое туловище с башней. Под башней и был главный вход. Мы туда и пошли между нескольких колонн, как в российском санатории или в доме отдыха в Крыму. И природа такая же вокруг.

На первой же площадке лестницы — это был второй этаж по-русски, а у французов он был бы первый — нас попросили сдать оружие. За неким сооружением, вроде конторки в отеле, отделенным от нас бортовой доской, стоял здоровенный парняга с недобрыми чертами лица. За его спиной, на стене были открытые такие полки, поделенные на квадраты. В некоторых квадратах лежали автоматы, пистолеты и даже гранаты. Большинство были пустые.

— Сдавайте сброю, — сказал парень.

Славко пустился в пререкания. Ему, видимо, не улыбалась сдача оружия. Он так бережно, ладонью под приклад, как ребенка под попу, носил свой автомат. Из того, что он говорил быстро-быстро по-сербски, я понял, что его основной аргумент — ни в одном подразделении таких порядков нет. Что даже в Доме правительства в Книне никто не требует сдавать оружие. Парняга с недобрыми глазами больше молчал. Но настаивал.

— Сдаем! — решил я и снял свой пистолет прямо с ремешком. Парняга кивнул и положил его на полку. Он выглядел самым миниатюрным, мой пистолет, по соседству с огромными «пушками» других посетителей штаба особого отряда. Со вздохом неодобрения сдал свой автомат Славко. После чего он поправил свой черный берет, и без того классно сидящий на его голове. Видимо, ему было сиротливо без автомата, и он перенес свои чувства на берет.

Впереди его ожидало еще одно неприятное событие. Парень с пробором ушел в большие двустворчатые двери после того, как оттуда вышел гражданский, мужик лет пятидесяти. В России его бы оценили как «начальника». У начальников всегда большие лица, они объемны, ведут себя уверенно. Парень исчез, чтобы появиться через пару минут.

— 'Идемо? — обратился он ко мне, и опять с оттенком вопроса.

Славко было шагнул ко мне, намереваясь идти со мной, но парень с пробором указал ему на комнату напротив конторки, предлагая подождать меня там. Славко заволновался. Он отвечал за мою безопасность перед полковником Шкоричем, а тот — перед правительством в Книне. Он предпочитал всегда находиться рядом, чтобы иметь возможность вмешаться.

— Все в порядке, — сказал я. — Так было договорено с полковником.

На самом деле обезоруживание не было договорено, но надо было его успокоить.

Парень с пробором открыл большие белые двери, такие двери с золотой полоской я видел в Пале-Рояль, году в 1985-м, когда ходил к французскому министру культуры Джеку Лангу. Королевские. Я вошел за ним. И обнаружил себя в большом зале с паркетным полом, огромными окнами (рамы белые с золотой полоской). Горел камин. По залу бегал огромный ирландский сеттер рыжего окраса. Посередине зала находились друг напротив друга два крупных дивана. Между ними стоял стол. На диванах лицом к лицу сидели два великана и пили кофе, держа миниатюрные чашечки в огромных руках.

Великаны были одеты в полевую форму югославской армии. Вдоль противоположной окнам стены на своего рода подиуме, тянущемся вдоль всей стены, лежало оружие. Большей частью это были свеженькие гранатометы. В помещении горел свет люстры под потолком и тепло пахло каминным огнем.

Великаны встали и поприветствовали меня пожатием руки. Один из них и был командир Богданович. Росту в нем было два метра плюс, думаю, еще сантиметров десять. Физиономия и волосы выдавали в нем бледного блондина, из тех, кому совсем нельзя загорать. Красная лапища его, которую он мне подал, была размером с очень крупную ногу. На нем были высокие сапоги, это чуть ли не впервые я увидел среди сербов командира в сапогах. С пояса у него свисал самый крупный в мире револьвер «кобра-магнум». Такой револьвер не к лицу маленькому человеку. В своих скитаниях по военным Балканам я встретил только несколько «кобр», одна единица у командира Аркана, одна позднее, когда уезжал, обнаружилась в Книне у президента Бабича. Наличие «кобры» предполагает высокую самооценку.