Я встаю, поскольку все это невыносимо уже. Чувствуется уже сразу несколько напряженных полей, сдавливающих всех нас. Первое напряжение: между мужчинами и женщинами. Абсолютно не знающими друг друга в замкнутом пространстве. Второе напряжение: между воюющими народами — хорватами и сербами. Еще одно напряжение между вооруженными мужчинами и всецело находящимися в их власти чужими женщинами. Дополнительное напряжение возникло в результате потребления алкоголя.

Даже минимум алкоголя обостряет ситуацию. А мы поглотили по стаканчику на голодный желудок. Я встаю, пытаясь разрушить застывшую реальность.

— Хочу посмотреть, как это делается — факс посылать, — обращаюсь я к Славко и Йокичу.

Я еще полностью не разогнул коленей, но вижу, как рука Славко, не добравшаяся в своем движении до бедра девки, поставившей перед ним свежий стаканчик сливовицы, на это бедро не опустилась. Рука махнула, помогая телу Славко встать. Он направился за мной. Смотреть, как работает факс, или же он чувствовал то же, что и я, и хотел разрушить неумолимую нашу коллективную карму?

В том офисе я впервые увидел факс. Это была чуть ли не первая модель этой машины фирмы «Panasonic». Такой себе усложненный почтовый ящик с двумя щелями. Старшая девка подняла кузов факса, как капот у автомобиля, и пыталась вытащить оттуда один из моих листков. Другой, надорванный, лежал на столе. Оставшиеся покоились там же, стопкой. Старшая находилась к нам боком. Когда мы вошли, она взглянула на нас. На глазах ее были слезы. «Солдат ребенка не обидит», — подумал я.

— Не беда, — сказал я. — Сколько страниц удалось отправить?

— Две, — сказала старшая, всхлипнув. — Только две. Факс у них в Москве стоит на автомате, но принимает только по одной странице. Третья застряла и, когда я ее вынимала, разорвалась, э-э-э, — и она заплакала.

— Не беда, — сказал я, — я перепишу ее заново. Успокойтесь.

Но она не успокаивалась. Спина ее в легкой кофточке колыхалась от сдерживаемых всхлипов. Неожиданно для себя я погладил ее по спине.

— Успокойтесь, — сказал я. — Сядьте. Выпейте воды. — И погладил ее еще. И тотчас понял, что этого не надо было делать. Ибо от теплой спины этой девушки (на вид ей было лет 28) в мою руку вошла ее беззащитность и ее страх. Войдя через мою ладонь в меня, ее беззащитность и страх разбудили во мне желание. Я оттолкнул ее.

— Сядьте! — приказал я и пододвинул ей под колени офисный стул. — Выпейте воды! Славко, дай ей воды!

— Да не будьте истеричкой! — сказал Славко. Он был очень зол. Я знал его уже достаточно, чтобы понять, что он зол.

— Может, пошли отсюда? — сказал я. — Черт с ним, с текстом. Это все равно не информация, но репортаж, днем раньше, днем позже… разница невелика.

— Я отправлю. — Старшая встала. Вставая, она уцепилась за мою руку. — Я все отправлю… — Она резко потянула мою руку на себя, и моя рука коснулась ее груди. Грудь была внушительная и внушительно покачнулась. Я машинально подумал, что на ней нет лифчика.

Я отпрянул от нее. Я был уверен, что моя рука встретилась с ее грудью не по ее вине. И тем более не по моей. Но они встретились. Нужно было отступать отсюда как можно быстрее, а то мы сейчас войдем в такие близкие отношения, что лучше таких не иметь. Всё же война. Всё же мы враги. Всё же наша сторона вооружена до зубов. Всё же мы мужики, а они девки. Мы оккупировали их поселок городского типа. Мы имеем над ними неограниченную власть. Из соседней комнаты раздался звук, напоминающий шлепок, а потом полетел стул. Мы мигом рванулись туда. Йокич держал автомат, направив его на девку. Девка же прикрывала руками свои сиськи, впрочем закрытые кофточкой.

— Хрватская сука, — запыхавшись, сказал Йокич, — она меня провоцировала. Подняла кофточку и показала свои арбузы.

— Он лжет! — взвизгнула девка. — Он набросился на меня и схватил меня за груди!

— Прекратить! — закричал Славко. — Всем успокоиться!

Мне он сказал:

— Берите листки, и идемо отсюда! Живо, капитан!

Я вернулся к факсу, схватил свои листки, и мы выкатились из офиса фирмы. Сделать это было нетрудно, поскольку фирма располагалась в одноэтажном здании. Мы быстро и в полном молчании углубились в улицы только что завоеванного поселка. Не имея понятия, правильно ли мы идем.

Впоследствии в Москве в газете «Советская Россия» мне показали две страницы моего репортажа. Страницы были черные, и текст был трудноразличим. На вопрос, почему я не прислал им весь текст, я ответил: «Я не успел, начался бой». Говоря это, я смотрел в сторону.

Кончилась моя деятельность в самопровозглашенной республике тогда, когда в Белграде в журналах и газетах, спонсируемых Германией (а были там и такие, и во множестве, поверьте), появились небылицы из жизни и приключений «русского наемника» Э.Л. в «криминальной республике Книнская Краiна». Все это, смешавшись с щедро размноженными небылицами, распространяемыми «очевидцем» фотографом Сабо о моем пребывании в Сербской Боснийской республике в 1992 году, образовало надо мною ореол нежелательного иностранца. Густой и тяжелый ореол. Власти самопровозглашенной республики в городе Книн поспешили от меня избавиться. Разумеется, из своих побуждений. Честные и храбрые, а такими они, без сомнения, были по отношению к врагам, склочные и мстительные с соперниками, они не нуждались в посторонних двух желтых глазах (а у меня глаза желтоватые: цвета застоявшегося подсолнечного масла) — сомневающихся и недоверчивых. Они заманили меня в Книн под предлогом встречи с моим другом полевым командиром Арканом, а в Книне, в Доме правительства заявили:

— Уезжай, рус! Пора! Скоро хорватское наступление, мы не можем гарантировать безопасность иностранцев.

Для верности, чтоб я не вернулся, они отобрали у меня пропуск — «дозволу».

Пришлось покориться. И вот я сижу в той же столовой в Доме правительства, ем ту же ягнятину… жду, когда они решат вопрос с транспортом. Дело в том, что разозленные самоуправством Книнских республиканских властей власти Белграда снизили до минимума общение двух республик: Книнской и мамки-Сербии. Регулярного транспорта, впрочем, не было и в лучшие времена, но сейчас нет никакого. К тому же если поглядеть на карту, то чтобы добраться до мамки-Сербии, следует проехать добрую половину Балкан. Еще один немаловажный компонент — страшная опасность подобного путешествия. Часть маршрута пролегает по занятым враждебными армиями территориям. Да собственно, враждебные территории везде, они начинаются сразу за границами республики. (Да и границ по большому счету нет. Есть сегодня контролируемые, завтра нет села и поселки, а вокруг со всех сторон — Хорватия. На севере — Загреб, к югу — Задар, город на побережье Адриатики.) Ехать следует на восток, через Боснию-Герцеговину, контролируемую хорватами и мусульманами, ориентируясь на город Баньа Лука, город держат сербы. Сербы также держат с большим трудом так называемый «коридор», порой сужающийся в нескольких местах до пяти километров. Этим коридором сербам удается препятствовать соединению двух самых крупных их врагов: хорватов с севера (штаб их армии, по-моему, стоял в г. Осиек) и мусульман с юга (штаб в Тузле). Следует добавить еще, что Балканские горы в этих местах по европейским меркам высоки, до двух тысяч метров и свыше. Горные гряды отвесны, и, таким образом, путь удлиняется в несколько раз. Я сидел в столовой нахохлившись и ни с кем не разговаривая. Дело в том, что я изначально приехал в эту республику надолго. Кроме моей врожденной драчливости меня привела сюда неудовлетворенность московской политикой, в которую я успел окунуться зимой 1992/93 года, и неудовлетворенность моей личной жизнью. И вот меня выставляют.

Я выпил несколько стаканов молока и съел три порции ягнятины. Как в полностью коммунистическом обществе в Доме правительства не надо было платить за еду. Часа через два пришел незнакомый мне офицер и сказал, что я могу взять интервью у президента Республики. Я знал, что президентом в Книне был тогда бывший дантист по фамилии… (пытаюсь вспомнить) не то Бабич, не то Джукич. Уже летом президентом стал Мартич, бывший милиционер, а тогда он был министром внутренних дел. Сейчас Мартич в тюрьме в Гааге. Получил, если не ошибаюсь, 27 лет. Я встал и пошел за офицером, думая, что они хотят выжать из меня все, что можно еще выжать. Вряд ли это их способ извинения за то, что они меня выставляют. Меня проводили к президенту. Это был рослый чернобородый молодец в камуфляже. Лысоватый, но, думаю, он не пережил еще порог сорока лет. Что сразу привлекло мое внимание — на правой ляжке, пристегнутый и к поясу, и к ляжке, у него висел гигантский револьвер кольт «кобра-магнум» — самое модное и самое редкое оружие на Балканах. (Четвертый кольт! — сказал я себе.)