Мнение индивидуума, никого не представляющего (если ему удается публично высказать свое мнение), весит рядом с мнением коллектива, как перышко в сравнении с тонной свинца. (Между тем коллективы опаснее индивидуумов. Они много жаднее отдельного среднего индивидуума и куда более жестоки и безответственны.)

Сотни и тысячи мелких и среднего размера коллективов сливаются в большой — в санаторий (Франция, Соединенные Штаты Америки, Великобритания etc.).

Ранее People обыкновенно сгоняла в коллектив идеология. Сегодня сгоняет паблисити. По принципам паблисити сделанные специалистами предвыборные лозунги, заметьте, начисто лишены идеологической терминологии. «Gagner», «ensemble» — безыдеологичные термины. Раскрыв агитационные предвыборные брошюры партий, избиратель также не обнаружит в них идеологии. Экономический язык, язык цифр и броские фразы паблисити упразднили идеологические доводы. Пользоваться языком идеологии сегодня (как это сделали мелкие кандидаты в президенты Лагуйер, Буссель) — значит заведомо обращаться лишь к узкому кругу посвященных (в случае Л. и Б. к тем, кто идентифицирует себя с travailleurs[186]). Даже традиционный и универсальный citoyen[187] давно заменен в санаторном обществе на более теплое обращение — Framais.[188] В санатории живут не граждане. Граждане принадлежали к миру хорошо переплетенных книг, квартир с отдельной «обеденной» комнатой, железных дорог — короче, к миру развивающегося капитализма. В мире телеаудитории, где все свои, где миллионы запросто жуют совместно в одно и то же время телеобеды, испытывая одни и те же чувства по поводу одних и тех же мелодрам на телеэкране, можно и должно называть больных запросто: Framais, Americans…

Обращения лидеров к своим коллективам закономерно трансформировались. В них все больше чувств, сентиментальности и мелодраматичности. Все меньше социальной мысли. Трансформировались соответственно и сами лидеры. Из вождей — идеологов своих движений (и впоследствии своих народов) они преобразились в профессионалов средств коммуникации.

Показательным примером может служить карьера и личность Рональда Рейгана. Следует понимать, что он прежде всего радиожурналист, синдикалист и пропагандист (он был after dinner speaker[189] компании «Дженерал электрик» с 1951 по 1964 г.) и лишь в меньшей степени актер. (За 40 лет он снялся в 50 фильмах, то есть, учитывая, что он играл не главных героев, и халтурные скорости Голливуда тех лет, он был занят как актер несколько недель в году.) Лишь в 1964 году (ему было уже 53 года) Рейган — after dinner speaker был услышан калифорнийскими республиканцами, высоко оценен и взят в политику. Он не принес в политику никаких новых идей, но словесные клише времен Маккарти, много раз использованные им в годы его активности как «послеобеденного оратора». (Путешествуя по Америке, произнося иногда до 14 речей в день, Рейган призывал служащих «Дженерал электрик» сплотиться против врагов Америки — внутренних, коммунистов, и внешних — СССР. Не по причине ненависти к СССР и коммунистам, но от отсутствия собственных идей. Уже тогда эти речи были старомодными.) «НОВЫЙ КОНСЕРВАТИЗМ», выдутый media санаториев из рейгановских клише, есть, таким образом, банальнейший, подражательный, second-hand[190] маккартизм 50-х годов. Перенесенный вдруг неестественно в 80-е годы (Рейган «заморозился» со своим маккартизмом вдали от политики), консерватизм этот поразил воображение манипуляторов media, всегда поверхностных, по необходимости. (Подобным же образом, применив устарелую образность Эдгара По в XX в., Хорхе Борхес прослыл писателем оригинальным.)

Коммуникатор, Рейган стоит куда ближе к теледиктору Иву Моруззи, чем к Иву Монтану. Актерская деятельность была лишь второй профессией в его жизни.

Во Франции, с ее сильнейшей кастовой системой, аутсайдеры, не принадлежащие к касте брахманов-администраторов, к власти не допускаются. Брахманская традиция тормозит процесс популяризации лидеров. Популяризация происходит, брахман Миттеран мелодраматичен, как и Рейган, однако он не мелодраматический коммуникатор по профессии, но квалифицированный профессиональный администратор-раджа. Никто не знает, какой тип результативнее в управлении санаторием, профессионал-администратор кажется более ответственным.

People, объединенные в коллективы, не желают никаких оригинальностей от новой группы администрации. Лучшей жизни — да, оригинальности — нет. Они хотят безопасных для People лидеров. Посему администраторы по желанию People услужливо посредственны. Самые энергичные отсеиваются по мере продвижения к власти. Ложное возбуждение, в котором держит media население санатория в момент президентских выборов, есть беспочвенное возбуждение, ибо никто в здравом уме не ожидает, что Джордж Буш или Билл Клинтон вдруг назавтра после инаугурации объявят насильственную коллективизацию фермерских хозяйств и национализацию заводов и фабрик Соединенных Штатов. Весь ансамбль западноевропейской мысли сформировался в XVII—XIX веках. Монтескье и Адам Смит (лишь несколько имен, дабы не загружать текст) заложили основы либеральной мысли, Прудон и Маркс — отцы мысли социалистической. (Обе системы мысли — идеологии либеральная и социалистическая — ориентировали человека на постоянное повышение уровня жизни.) Таким образом, сегодняшние идеологии всецело принадлежат XIX веку. Идеология была, по сути дела, путем, каковой должна была преодолеть в XIX веке мысль образованного буржуа, дабы прийти к выводу, что либерализм или социализм — единственно возможное построение для человеческого общества. Обоснованные неспешные доказательства нужны были умам того времени. (Но никогда эти доказательства не были доступны массам. Уже Ленин вынужден был расшифровывать марксизм своему безграмотному народу на поп-языке как захват собственности: «Фабрики — рабочим! Земля — крестьянам! Мир — народам!» «Капитал» прочли до конца, может быть, всего лишь десятки из его соратников.)

Две сотни лет индустриального развития изменили кардинально условия существования человека на планете до такой степени, что идеологические системы XIX века никак не применимы к нашему времени. (В этом смысле индустриальная революция куда более важна для человечества, чем Французская революция.) По сути дела, идеологии следовало бы выбросить за ненадобностью в век реальной угрозы ядерной катастрофы, в век, когда планета умирает под ногами человека. (Ни Адам Смит, ни Маркс даже не подозревали о возможности появления проблемы гибели окружающей среды.) Как орлы и львы национальных гербов, идеологии сохранены в санаториях, но так же, как орлы и львы, они выполняют роль орнаментальную.

1968 год неожиданно проиллюстрировал транквилизирующее влияние идеологий. Лидеры молодежной «революции» в Париже принадлежали не только к хиппи-поколению, были не только пропитаны духом love и pleasure и, следовательно, были мало способны на необходимое «революционное» насилие, они еще были и транквилизированы идеологиями. Все они принадлежали к многочисленным коммунистическим и социалистическим молодежным организациям (UEC, ESU, UJC, UNEF, FUA, JCR, FGEL… etc.). Куда лучше организованная, чем большевики в России 1917 года, молодежь 1968 года в Париже, запутанная в программы партий, в иссушающие мозг теологические дискуссии, оказалась неспособной на простую биологическую акцию — на бунт. Рассуждая и ораторствуя дни и ночи напролет в аудиториях Сорбонны (бюрократы уже в 20—25 лет!) об идеологических деталях общества, которое они устроят, ниспровергая «чужие» модели, они забыли взять власть. Просто неосмысленный и неорганизованный бунт был бы куда более результативным. Парижская революция оказалась чем-то вроде «танца войны», исполненного племенем «дикарей», привезенных на колониальную выставку в Европу. Раскрашенные старинными боевыми узорами, размахивающие каменными топорами, «дикари» никого не убили. Оттанцевали свое и ушли. С тех пор идеология употребляется в санаториях в прямо противоположных замыслу ее отцов целях — не для возбуждения масс больных, но для их успокоения.