Бабушка подбежала. Обняла Морю, взяла Дуничку на руки. Вот радости-то было.

А из яра хлопал деревянными ладошами, хохотал старый дед-леший. Смешливый был старичок.

Дикий кур

В лесу по талому снегу идет мужик, а за мужиком крадется дикий кур.

«Ну, – думает кур, – ухвачу я его».

Мужик спотыкается, за пазухой булькает склянка с вином.

– Теперь, – говорит мужик, – самое время выпить, верно?

– Верно! – отвечает ему кур за орешником…

– Кто это еще разговаривает? – спросил мужик и остановился.

– Я.

– Кто я?

– Кур.

– Дикий?

– Дикий…

– К чему же ты в лесу?

Кур опешил:

– Ну, это мое дело, почему я в лесу, а ты чего шляешься, меня беспокоишь?

– Я сам по себе, иду дорогой…

– А погляди-ка под ноги.

Глянул мужик, – вместо дороги – ничего нет, а из ничего нет торчит хвост петушиный и лапа – кур глаза отвел.

– Так, – сказал мужик, – значит, приходится мне пропасть.

Сел и начал разуваться, снял полушубок.

Кур подскочил, кричит:

– Как же я тебя, дурака, загублю? Очень ты покорный.

– Покорный, – засмеялся мужик, – страсть, что хочешь делай.

Кур убежал, пошептался с кем-то, прибегает и говорит:

– Давай разговляться, подставляй шапку, – повернулся к мужику и снес в шапку яйцо.

– Отлично, – сказал мужик, – давно бы так.

Стали яйцо делить. Мужик говорит:

– Ты бери нутро, – голодно, чай, тебе в лесу-то, а я шелуху пожую.

Ухватил кур яйцо и разом сглотнул.

– Теперь, – говорит кур, – давай вино пить.

– Вино у меня на донышке, пей один.

Кур выпил вино, а мужик снеговой водицы хлебнул.

Охмелел кур, песню завел – орет без толку…

Сигать стал с ноги на ногу, шум поднял по лесу, трескотню.

– Пляши и ты, мужик…

Завертел его кур, поддает крылом, под крылом сосной пахнет.

И очутился мужик у себя в хлеву на теплом назме…[57]

Пришла баба от заутрени…

– Это ты так, мужик, за вином ходил…

– Ни-ни, – говорит мужик, – маковой росинки во рту не было, кур дикий меня путал.

– Хорошо, – говорит баба и пошла за кочергой. Принесла кочергу да вдруг и спрашивает: – Ну-ка повернись, что это под тобой?

Посмотрела, а под мужиком лежат червонцы.

– Откуда это у тебя?

Стал мужик думать.

– Вот это что, – говорит, – кур это меня шелухой кормил… Дай бог ему здоровья…

И поклонились мужик да баба лесу и сказали дикому куру – спасибо.

Полевик

На току, где рожь молотят, – ворох; ворох покрыт пологом, на пологу – роса. А под пологом девки спят…

Пахнет мышами, и на небе стоит месяц.

По току шагает длинный Полевик,[58] весь соломенный, ноги тонкие…

– Ну, ну, – ворчит Полевик, – рожь не домолотили, а спят.

Подошел к вороху, потянул за полог:

– Эй, вы, разоспались, заря скоро!

Девки из-под полога высовывают головы, шепчут:

– Кто это, девоньки, или приснилось? Никак светает скоро.

Дрожат с холоду, просыпаются.

На хуторе за прудом кричат петухи.

К молотилке шагает Полевик; под молотилкой, накрывшись полушубками, спят парни.

Постаскал с них Полевик полушубки:

– Вставайте, рожь не домолочена.

Парни глаза протирают…

– Свежо, ребята, ай вставать пора…

На току ворошится народ, натягивают полушубки да кацавейки, ищут: кто вилы, кто грабли…

Холодеет месяц.

А Полевик уж в поле шагает.

– Голо, голо, – ворчит Полевик, – скучно.

Ляжет он с тоски в канаву, придет зима, занесет его снегом.

Иван-царевич и Алая-Алица

Скучно стало Ивану-царевичу, взял он у матушки благословение и пошел на охоту. А идти ему старым лесом.

Настала зимняя ночь.

В лесу то светло, то темно; по спелому снегу мороз потрескивает.

Откуда ни возьмись выскочил заяц; наложил Иван-царевич стрелу, а заяц обернулся клубком и покатился. Иван-царевич за ним следом побежал.

Летит клубок, хрустит снежок, и расступились сосны, открылась поляна, на поляне стоит белый терем, на двенадцати башнях – двенадцать голов медвежьих… Сверху месяц горит, переливаются стрельчатые окна.

Клубок докатился, лунь-птицей обернулся: сел на воротах. Испугался Иван-царевич, – вещую птицу застрелить хотел, – снял шапку.

– Прости глупость мою, лунь-птица, невдомек мне, когда ты зайцем бежал.

– Меня Алая-Алица, ясная красавица, жижова пленница, за тобой послала, – отвечает ему лунь-птица, – давно стережет ее старый жиж.[59]

– Войди, Иван-царевич, – жалобно прозвенел из терема голос.

По ледяному мосту пробежал, распахнул ворота Иван-царевич – оскалились медвежьи головы. Вышиб ногой дверь в светлицу: видит – на нетопленной печурке сидит жиж, голова у него медная, глазами ворочает.

– Ты зачем объявился? Или две головы на плечах? – зарычал жиж.

Прицелился Иван-царевич и вогнал золотую стрелу между глаз старому жижу.

Упал жиж, дым повалил у него изо рта, вылетело красное пламя и пояло терем.[60] Иван-царевич побежал в светлицу. У окна, серебряными цепями прикована, сидит Алая-Алица, плачет… Разрубил цепи, взял Иван-царевич на руки царевну и выскочил с ней в окошко.

Рухнул зимний терем и облаком поднялся к синему небу. Сбежал снег с поляны, на земле поднялись, зацвели цветы. Распустились по деревьям клейкие листья.

Откуда ни возьмись прибежали тоненькие, синие еще от зимнего недоеда, русалки-мавки, закачались на деревьях; пришел журавль на одной ноге; закуковала кукушка; лешие захлопали в деревянные ладоши; позык аукался.

Шум, гам, пение птичье…

И по синему небу раскатился, загрохотал апрельский гром.

И узнали все на свете, что Иван-царевич справляет свадьбу с Алой-Алицей, весенней царевной.

Соломенный жених

Внизу овина, где зажигают теплины,[61] в углу темного подлаза лежит, засунув морду в земляную нору, черный кот.

Не кот это, а овинник.[62]

Лежит, хвостом не вильнет – пригрелся. А на воле – студено.

Прибежали в овин девушки, ногами потопали.

– Идемте в подлаз греться.

Полегли в подлазе, где дымом пахнет, близко друг к дружке, и завели такие разговоры, что – стар овинник, а чихнул и землей себе глаза запорошил.


Перейти на страницу:
Изменить размер шрифта: